И ещё: «Одно время было модно культивировать всех неофициалов типа Лимонова, Худякова. Они все ко мне приползали. Приходил и Анатолий Зверев…»
Помещённый по воле алфавита между Максом Эрнстом и Костей Эрнстом, Эрнст Неизвестный всё время создавал идолов с острова Пасхи, впрочем, как и большинство скульпторов его времени.
Сегодня, освобождённый от цековских и хрущёвских связей, он, наконец, встал туда, куда ему подобает встать, рядом с его современниками и, кажется, другом одно время – Зурабом Церетели, и только.
Ирина Петровская распинается на «Эхе» о художниках, в связи с Эрнстом Неизвестным, противопоставляя его советским руководителям-карликам.
Однако Эрнст только и делает, что вспоминает этих «карликов» (в своих мемуарах и интервью) и с гораздо меньшим пиететом вспоминает товарищей по искусству. Эрнст был очарован властью. Жалел, видимо, что к ней не принадлежал. По таланту он был уровня Церетели, то есть производил «китч». Новатором он не был.
Судьба Неизвестного явно связана с Хрущёвым. Умерла Рада Аджубей – старшая дочь Хрущёва, ей было 87 лет. Умерла в одну неделю с Неизвестным.
Скульптор Абазиев был отцом одной моей близко знакомой девки Анны.
Это был высокий, диковатого и патлатого вида человек, преподававший в Архитектурном институте. Он изваял некую пустоту, полость и утверждал, что это скульптура, изображающая Эдуарда Лимонова.
Дочь его Анна Абазиева – девка большая и сильная, как кобыла, мне некоторое время нравилась. Пока её болтливость и вздорность не пересилили её гладкую крупную задницу и восточные таинственные повадки. Восточные, потому что Анна и её отец были осетины. Кем была мать, я не знаю, точнее, не помню. Болтливая Анна мне наверняка о матери рассказывала, так что беру вину на себя, я не помню.
Анна обладала способностью доводить меня почти до бешенства, один раз, это было в квартире на Калошином переулке, я её схватил за горло, голую, и задушил бы, но как-то ситуация разрешилась безвредно. Что-то она мне сказала обидное.
В то время мы с ней шатались по всяким трескучим и шумным местам. Помню место, где Виктор Анпилов и Хайди Холлинджер (была такая одно время популярная в Москве фотографша, смазливая девка из Канады) пели дуэтом. Там в кулуарах, где-то на нижнем этаже я предложил Ренате Литвиновой обменяться девками, она пришла с худущей девкой, напоминавшей складной ножик, а я явился с Абазиевой (по-моему, с ней… А может, нет?).
Анна была смазливой кобылой, ходила в тюбетейке. До меня она жила с талантливым художником по фамилии Беляев-Гинтовт. Беляевская философия была имперской, и наша (моя) – тоже, посему у нас были близкие мировоззрения. Анне немного сил стоило перебежать от Беляева в мою идеологию. Долго она, впрочем, не удержалась, поскольку наглая, как танк, любила говорить вслух обидные вещи, а я никогда не был мальчиком-хипстером, спокойно сносящим словесные обиды. Я схватил её за горло, при этом у меня были бешеные глаза. Затем я выгнал её – и правильно сделал.