— Домой, вы же мне велели, хозяин — без тени ехидства отвечает она, машинально сворачивая в руках свитер, чтобы убрать его в валяющийся на полу чемодан.
— Ты, не имеешь права, решать судьбу ребенка одна — устало говорю я, понимая, что теряю эту несносную женщину. — И кроме того, ты мне нужна.
— Да, неужели? Не вы ли, недавно говорили обратное? — ее глаза сверкают, как звезды в ночном небе. Горят яростью, горькой обидой. — Я тоже, уже не знаю, как смогу без тебя жить — она шепчет, доставая мне прямо до, начавшего оттаивать, сердца. — Но, я возненавижу себя, если поддамся на твои уговоры. Знаешь, оказывается, этот ребенок, все чего я хочу от этой жизни. И позволить его отнять у меня я не позволю, ни тебе, ни кому бы то ни было.
— И, как же ты собираешься его воспитывать? Неужели на деньги, заработанные проституцией. Великолепную жизнь ты ему обеспечишь. Браво, куколка. Просто мать года — едва справляясь со злостью, хриплю, крепко ухватив Кэт за локоть. Она морщится от боли, а потом опускается на пол, закрыв руками лицо, и вздрагивая тонкими плечами. Я стою рядом, не зная, что предпринять.
— Ты, как всегда прав — взяв себя в руки, говорит Катя. Ее глаза покраснели, моя девочка растеряна, но во взгляде решимость. Она поднимается с пола, и берет меня за руку — Поехали к доктору. Я, действительно не имею права обрекать малыша на такое существование. Но, потом, я уйду. Ни минуты не останусь рядом с тобой, не секунды — шепчет горячечно Катя, разрывая мою душу на миллиарды мелких лоскутов. И я понимаю, что лишившись ребенка, эта маленькая, сильная женщина просто меня возненавидит. Даже сильнее, чем себя ненавижу я сам, отнимая у нее желаемое.
— Вы куда собрались? — спрашивает отец, сидящий на диване в гостиной, с тревогой вглядываясь в застывшее Катино лицо. — Я, кажется, велел не покидать дом без охраны. Мама тоже здесь. Как же она изменилась. Превратилась из цветущей, ухоженной женщины в скрюченную старуху. Сидит на диване, и раскачиваясь из стороны в сторону, смотрит в одну точку, что то перебирая в исхудавших пальцах, даже не взглянув на меня.
— Мы едем в больницу — спокойно отвечает ему Катя, до этого, словно в рот воды набравшая. В ее глазах блестят слезы.
— Вы больны? — отец смотрит на нее с интересом, и едва заметным, вежливым сочувствием.
— Да, я больна. У меня, видимо, что — то с мозгом, раз я согласилась связаться с вашей чокнутой семьей — безумная улыбка озаряет ее лицо, заставляя отца отшатнуться. — Вы разбили мою, и без того, бесполезную жизнь. Все вы, ненормальные. Так же нельзя. Невозможно играть с чувствами людей. Николай Георгиевич. Я больше не могу работать на вас. Разрываю нашу с вами договоренность. Можете убить меня, продать в рабство, уничтожить — Катя уже бьется в истерике. Я смотрю на побледневшего отца. Всегда такого сильного, уверенного в себе. Он растерян. Вся жизнь, которую он строил, работая локтями, чего — то добиваясь, рушится словно карточный домик, и он не в силах противостоять этому. Наверное, уже сожалеет, что когда — то принял решение взять в свою семью искалеченного морально, маленького мальчишку.