Все они были порождением тьмы и появлялись только после захода солнца и наступления крадущейся, ползущей по земле ночи. Не удивительно, что простые смертные коротали эти ночные часы в ужасе за плотно закрытыми дверьми. Они знали, что ночь — это одушевленная тень уходящих во тьму веков лет, когда человечество еще только начинало осваивать землю.
И в каждой легенде, в любой песне люди вспоминали о первобытной ночи. До сотворения жизни, знали и чувствовали они, была лишь непостижимая тьма и беспредельная пустота. В Древнем Египте считали, что мир возник из тумана, поднимавшегося над морем. Кочевые евреи и финикийские мореплаватели говорили, что с начала времен не существовало ничего кроме черного хаоса и ветра. И все народы знали, что началом начал являлось сотворение света, изгнавшего тьму.
И все же не вся первобытная тьма исчезла. Осколком её, хранящим намять о ней, осталась ночь. Соперничество света и тьмы люди понимали как спор Божественный. В Скандинавии, например, ночь являлась в образе богини Нетт, которая ехала по небу в колеснице, пока не исчезала, изгоняемая своим сыном, богом Дня. И пена изо рта её лошади падала на землю и становилась утренней росой.
В Греции ночная богиня — первое дитя Хаоса — звалась Никтой. Бесконечно плодовитая, она дала жизнь целому сонму ужасов. Рок и болезнь, боль и ссора, печаль и старость были её кровными детьми. Была она и матерью так, казалось бы, сходных между собой близнецов — Смерти и Сна.
Весь этот жутковатый выводок, порожденный ею, накинулся на только что возникающий род человеческий, управляя им и угнетая его. Но основная сила крылатой Никты вспыхивала в тот миг, когда она с приближением конца дня тянула через небо черное покрывало и свободно парила среди ночных звезд.
Прошли века, и люди постепенно забыли язык фантазий и мифов. Но не сами мифы. Мощные дворцы, вздымающиеся к небу шпили и купола церквей, возделанные ноля и процветающие города и деревни не вытеснили первобытного страха перед ночью. Днем мир представал обычным и понятным, длинные зубчатые тени замков спокойно лежали на земле. Облаченные в льняные одежды крестьяне под крики жадных ворон пахали и засевали поля, собирали урожай. Склонялись над домашними очагами женщины в белых платках. Гулко стучали молоты в жарких кузницах. Дети играли в пестрых лугах.
Но этот спокойный и радостный мир таял и уплывал куда-то вечером, скрываясь в удлиняющихся тенях. В сумерках все искали убежища. Вороны с последними криками прятались в густых ветвях деревьев. Тревожно мычащие коровы, позвякивая колокольчиками на шеях, тянулись в хлева. Старушки загоняли гусей в сараи. И звучал сигнал — призыв ко сну. Был ли то церковный колокол или звук рога, люди гасили свет в домах и затихали. Лорды и дамы запирались в своих крепостях и замках. Крестьяне, их жены и дети забивались в свои хижины. Двери закрывались, запирались на засов, на защелку, задвижку, замок.