— Сколько стоит тот, что в самой серединке? — спросил Мудрец, облизнувшись и глотнув слюну.
— Неужели я стану с вами торговаться! Любой берите, который на вас смотрит! — Речь Чуня была слаще самих бататов. Если бы уличные разносчики делились на просто торгующих и мастеров своего дела, Чунь, без сомнения, принадлежал бы к мастерам.
Не выдержав, Чжао Цзы–юэ довольно усмехнулся. Чунь понял Мудреца без слов, подхватил двумя ножами высочайше утвержденный батат, положил его на тарелочку и аккуратно разрезал на шесть ломтиков. Потом неторопливо, но делая вид, будто торопится, зачерпнул деревянной ложкой соус, полил все шесть ломтиков и почтительно, обеими руками, преподнес тарелочку Мудрецу. Тот, окончательно смягчившись, присел на корточки прямо у котла и начал есть. Напротив уселась дрожащая от вожделения черно–белая собачка. Сморщив нос и глотая слюну, она глядела на Мудреца во все глаза, надеясь, что ей достанутся объедки или хотя бы шелуха от батата.
— Смотри, снег выпал, а не холодно! — сказал Мудрец.
— И то правда, господин! — поддакнул Чунь Второй. — Помяните мое слово, раз снег выпал уже в октябре, следующий год будет урожайным. Даже бедняки смогут полакомиться белой лапшой!
— Но ведь снега выпало совсем мало.
— Да, маловато, господин, маловато. Пожалуй, и вершка не будет!
Мудрец искоса поглядел на разносчика, потом на батат, который был уже почти съеден, и вдруг плюнул:
— Тьфу! Ведь я же не прополоскал рот! Это негигиенично! Тьфу, тьфу!
— Что вы, господин! Батат лечит от всех болезней, стоит его съесть, и никаких полосканий не нужно! — всполошился Чунь, опасаясь, как бы из–за преступного нарушения правил гигиены он не лишился нескольких медяков.
— Чепуха! Так я тебе и поверил!
Чжао Цзы–юэ в сердцах швырнул тарелочку на землю. Чунь Второй и черно–белая собачка разом бросились к ней, но собачка вместо остатков батата получила лишь пинок. Мудрец пошел в дом, приказал Ли Шуню вынести торговцу гривенник и подумал: «А батат действительно был вкусным!»
* * *
Ли Цзин–чунь учился на философском факультете университета Прославленной справедливости. Из–за выпуклого лба и худого лица он выглядел тщедушным, но взгляд его глаз был живым и очень твердым. Невысокий, слегка сутуловатый, он почти никогда не расставался со своим простым синим халатом и темно–синей суконной курткой, которые еще больше делали его похожим на аскета. Одни обитатели «Небесной террасы» уважали его, другие относились к нему с завистью и даже с ненавистью, но он неизменно был мягок и вежлив со всеми.
— Что же ты не пришел в парк, старина Чжао? — спросил он, возвратившись с прогулки и заглядывая к Мудрецу.