Дашутка очнулась у себя только на постели, совсем раздетая. Возле нее сидела верная Фива, ахала что-то, шептала и прикладывала ей к левому боку какие-то тряпки. Бок у ней тупо ныл, но она почему-то чувствовала себя хорошо. Ее кидало в тот жар, который так обыкновенен после обмороков.
– Эк его, черт, саданул как! – были ее первые слова, когда она очнулась.
Фива заахала еще сильнее и начала уговаривать девушку успокоиться.
– Он был тут? – спросила Дашутка после некоторого молчания.
– Был, был, как же, был, золотая моя! – ответила Фива. – И какой добрый барин! Ах какой добрый барин! – заключила она, припомнив несколько золотых монет, сунутых ей в руку добрым барином.
– Кто он?
– Из военных.
– Зовут как?
– Салтыковым зовут, Глеб Алексеич по имени-отчеству.
– Вишь, черта понесло куда – на кулачный бой! – произнесла девушка и задумалась.
– Что бочок-то? Бочок-то что? – беспокоилась Фива.
– Пройдет бочок, не всегда ж ему болеть! А ты скажи: долго он тут был, что делал?
– Все сокрушался, золотая моя, все сокрушался! – докладывала Фива. – Ах как сокрушался! «Злодей я, – говорит, – злодей! Как я мог не разобрать, что передо мной девушка, и такая молоденькая, хорошенькая девушка! Буду просить, – говорит, – прощенья, на коленях буду просить, буду целовать руки и ноги!» Так и говорил, золотая моя. А сам нет-нет да и посмотрит на тебя. Я ему: «Уйдите, барин, нехорошо так-то возле девочки быть!» А он: «Простите, простите, я совсем потерял голову!» И все волосы ерошит, и все руки ломает, и из угла в угол мечется. Такая жалость было глядеть на него, на бедненького!..
– Вишь, толсторылый черт, тоже на бар заглядываться начала! – прервала красноречие Фивы Дашутка.
– Ах, ах! – заахала Фива. – Чтой-то я за дура такая, чтоб на важных бар заглядываться! Баре не про нас. Мы народ деревенский, простой.
– А придет он опять?
– Обещался. «Приду, – говорит, – непременно приду. Сперва пришлю доктора, потом сам приду».
Вечером приехал присланный Салтыковым доктор. Это был сухой как щепка и длинный как жердь немец, еле говоривший по-русски. Дашутка больного бока ему не показала и без церемоний выгнала вон, когда он стал настаивать, чтобы она показала больное место. Она даже так толкнула доктора в грудь ногой, что тот еле удержался на месте.
Обругав девушку русской свиньей, доктор уехал и, само собой разумеется, более не появлялся.
На другой день, с утра, Дашутка поднялась как ни в чем не бывало. Она даже собралась было ехать отыскивать бойца, но тот предупредил ее: приехал сам.
– Ну что? Что? – влетел к ней Салтыков. – Неужто боль прошла?