Ахмад ибн Маджид был свидетелем этих драматических лет. Ему поздно менять профессию — дело всей прожитой жизни стало частью его существа; он продолжал водить суда — теперь уже по более коротким путям,— оставаясь в душе моряком дальнего плавания. Обо всем этом свидетельствуют его три последние лоции с упоминаемой датой 1501 год: во-первых, подчеркнуто выделено специальное описание Красного моря, но уже не целиком, как в «Полезных главах», а лишь в рамках одного маршрута — от Джидды до Адена; это традиционный путь паломников, что позволяет предположить, что изменившиеся обстоятельства сделали теперь былого водителя океанских судов проводником лишь на местной линии специфического назначения; во-вторых, два других произведения, более крупных, в сумме дают навигационную характеристику всего Индийского океана; однако это уже дань прошлому, ибо в общем повторяется картина, нашедшая место в более ранних творениях «четвертого льва» южных морей.
Но вдруг по серой ткани технического повествования, исподволь начавшей утрачивать в глазах исследователя прелесть новизны, пробегают багряные тени. Это в сухой текст ворвались полные сдержанного гнева слова осуждения «франков», т. е. португальцев, огнем и сталью утверждающих свое господство на Востоке. Перечисляются один за другим этапы
46
их последовательного продвижения и закрепления на приобретенных позициях, а все кончается многозначительной фразой, звучащей как апофеоз чувств: «О, если бы мне знать, что от них будет!»
Вышедшая из глубин сердца горестная нить слов старого лоцмана бросает новый свет на эту фигуру: гнев и раскаяние живой души двумя огненными линиями перечеркивают холодную бесстрастность мастера, встававшую перед нами из образцов его профессионального письма, и дают понять, что все литературные, философские и бытовые отступления, столь оживляющие текст «Полезных глав», отнюдь не случайны, они — закономерные свидетельства самопроявления творящей натуры, плоды глубинной работы мысли.
В целом перед нами не только свод важных сведений об акватории Индийского океана, но и большой психологический документ, который сам по себе делает содержащую его уникальную рукопись ленинградского академического фонда источником высокого значения.
После этих трех лоций имя Ахмада ибн Маджида растворяется в сумраке, окутывающем наши знания о последних годах его жизни. Как обычно бывает в таких случаях, появились умозрительные предположения, следом за ними не серьезные домыслы. Примером первых может служить мысль одного бразильского ученого, выходца из Леванта, высказанная в переписке со мной, о том, что знаменитый лоцман сопровождал экспедицию, открывшую полуденную Америку; непонятно, как арабский морепроходец мог вести португальские корабли в Атлантике, если он, подобно своим товарищам по профессии, не знал этих вод. Здесь уже налицо увлеченность страстного исследователя, который хочет безостановочно идти вперед и не всегда находит нужным перевести дух и осмотреться. Другой деятель, сирийский, осуществивший ряд полезных изданий арабских морских текстов (к сожалению, текстологическая сторона в этих работах не достигает нужной высоты) непременно желает, чтобы Ахмад ибн Маджид умер в 1510 году: «...вряд ли он жил позже». Тут уже домысел худшего рода; не будем гадать, а скажем: после лоций начала XVI века следы столь долго занимавшего наше внимание человека теряются. Сейчас нам остается перейти к последней фигуре многовековой арабской талассографии,— фигуре, достойно замыкающей круг интересующих нас авторов.