– Кирсан, а ну, отойди. – Один из «дедов» хочет меня «отмазать». Мы с ним встречались на соревнованиях по шахматам в Пятигорске. Ему не хочется меня бить, но братство «дедов» – выше, сильнее его чувств. – Отойди, Кирсан.
– Нет.
– Отойди, хуже будет.
Кровь приливает к руке. Рука тяжелеет, тело сжато, как пружина, до предела. Еще секунда и…
Вдруг кто-то гасит свет. И тут же – свист ремней, крики, стоны, мат, грохот перевернутых кроватей, сопение и удары – хлесткие, крепкие. Глухие звуки, шум падающих тел…
Свет вспыхивает. Первогодки разбегаются. У многих разбиты губы, носы. Вздутые скулы. Пробитые головы. У «дедов» вид не лучше. Они уходят.
– Хана вам пришла. Заказывайте гробы, – говорит один напоследок. Я встречаюсь взглядом с шахматистом. Один глаз заплыл, рукав гимнастерки порван. Он качает головой – то ли от боли, то ли этим что-то хочет сказать, не понятно.
«Деды» мстят. Наряды вне очереди, «губа», муштра до изнеможения, придирки. К ночи мы приходим в казарму и валимся без сил. Минут через сорок над ухом сиреной крик:
– Р-рота, па-адъем!
Мы вскакиваем. Ночная тревога. Марш-бросок под холодным, нудным осенним дождем.
– Все. Я их счас перестреляю, гадов, – тяжело дыша, скрипит зубами бегущий рядом солдат. – Один хрен угробят.
Я знаю – может. Это не пустая угроза. Мы все на пределе. Наверное, каждому из нас приходила эта мысль. Неимоверно хочется спать. Одежда намокла, отяжелела. На сапоги наворачиваются комья грязи. Сапоги скользят по мокрой земле, мы падаем, чертыхаемся, материмся, но бежим, бежим уже автоматически, бессознательно, как бы уже за пределом своих возможностей.
Я иду договариваться с «дедами». Надо прекращать эту междоусобицу. Иначе кончится плохо. Кто-нибудь не выдержит, сорвется, нажмет на спуск. Вызываю своего шахматиста.
– Послушай, – говорю я. – Хватит. Ребята на пределе. Кончайте нас дрючить. Не перегибайте палку. Вы сами были первогодками. Хватит, понимаешь, хватит. Ребята могут начать стрелять.
Шахматист молчит. Взвешивает мои слова.
– Ладно, – кивает он. – Поговорю. Вообще-то действительно перегнули палку.
Он улыбается, протягивает руку:
– На, держи пять. Вообще-то ребята у вас – ништяк. Мы были послабее.
Шахматист сдержал слово. «Деды» оставили нас в покое. Да и мы постепенно втянулись в службу.
Через полгода я был уже замкомвзвода и смеялся над своими впечатлениями от первых дней в армии. Во всей этой, казалось бы, бессмысленной муштре, отупляющих политзанятиях, во всей распланированной до секунды солдатской жизни была своя железная, четкая, хорошо продуманная логика. Какими методами она вдалбливалась – вопрос отдельный. Была своя логика и в дедовщине, хотя я и не принимал ее, делал все сам: стирал, гладил подворотнички, подшивал, чистил сапоги.