Несколько минут я рыдал как маленький. Потом, справившись с отчаянием, я осмелился, если можно так выразиться, взглянуть прямо в глаза подстерегавшим меня гипотезам. Прежде всего, отца никто не убивал. Это невероятно. Верно, я сам рехнулся, раз мог вообразить такое. Что же тогда произошло? Очевидно, в последний момент он передумал. Чувствуя, что за ним следят, притворился, будто идет на прогулку, как обычно, и отправился к этой Франсуазе Хинкль, скорее всего в Сен-Назер, откуда они вместе отбыли в неизвестном направлении. Это и есть самое простое решение. Отбрасывая его, я вновь сталкивался с теми трудноразрешимыми, точнее, вовсе неразрешимыми проблемами, перед которыми уже остановились мы с доктором Неделеком. Это не было бегством. И это не мог быть несчастный случай. И не самоубийство. Да откуда мне знать? Разве человек, который заранее позаботился о билетах на поезд и на самолет, мог в последний момент передумать, отказаться от путешествия, сулившего ему столько радостей, чтобы скрыться вместе со своей любовницей в каком-то медвежьем углу? Уж легче представить себе внезапную размолвку, разрыв с возлюбленной, приведший его к роковому шагу. Ладно. Но в таком случае где тело? В Бриере нередко тонули люди. Но их всегда находили. Другое дело — убийство! Жертву легко зарыть. Но тогда кто? Кто это сделал? Я так растерялся, что готов был просить пощады. Спрятав билеты в свой бумажник, я повесил пиджак обратно в шкаф. Затем мне пришло в голову сверить даты, и я снова достал билеты.
Значит, я приехал в Керрарек четырнадцатого, в пятницу. Отец исчез за четыре дня до того, то есть десятого, в понедельник. Билеты на поезд были на одиннадцатое число, а на самолет — на тринадцатое. Два дня он собирался провести в Париже. Мы бы могли столкнуться в метро! Печаль душила меня. Сопоставление дат не дало мне ничего нового. Отец исчез накануне того дня, когда он рассчитывал уехать. Какой вывод можно было из этого извлечь?
Я перечел письмо. Повторил про себя слова, в которых, возможно, крылся ключ к разгадке: «Чтобы ее не насторожить, я предпочел отказаться от сборов». Да, конечно, ни в понедельник, ни в воскресенье никаких сборов не было. Должно быть, они ездили к обедне: отец за рулем старенького «пежо», матушка справа от него, Клер и тетка — на заднем сиденье. Мне было так легко, представить себе всю сцену: женщины причащались, отец тихо дремал. Он никогда мне об этом не говорил, но я и так знал, что религия оставляла его равнодушным. Разумеется, он не имел ничего против. Но узкий матушкин конформизм, строгое соблюдений всех обрядов, не говоря уже о навязчивом благочестии свояченицы, нередко выводили его из себя.