— Не важно. Просто я знаю.
Мать вновь принялась вязать, теперь уже медленно, с остановками. Глядя на свитер в зачаточном состоянии, который терзали ее спицы, она спросила:
— Где он похоронен?
— Понятия не имею.
— Тебя вызывали в полицию?
— Нет.
Я не мог показать ей билеты, потому что не имел права выдавать Франсуазу Хинкль, так же как не мог дать прочесть такое пылкое и отчаянное письмо отца. Я не был настолько злым.
— Короче говоря, — продолжала мать, — ты ничего не знаешь, это лишь предположения.
— Я делаю выводы.
— А! Вы слышите: он делает выводы. Мой сын делает выводы.
Мать смеялась, уткнувшись носом в свой клубок шерсти, так как ее учили смеяться вежливо.
— До чего же ты бываешь наивным, — продолжала она. — Это немыслимо: доктор медицинских наук, и такой олух. Ты знаешь, почему я молчала? Потому что я уверена, что он скоро вернется. Через несколько недель эта женщина ему надоест, как мы ему надоели… Да, мы! О! Слушай, я ведь могу тебе сказать… Возможно, это откроет тебе глаза… Мы были тремя девушками на выданье, и отец спешил нас пристроить. Поэтому Рауль оказался желанным гостем, можешь себе представить. Он влюбился во всех трех сразу… чуть было не женился на бедной Антуанетте, а потом остановился на мне. Но Елизабет ему тоже очень нравилась.
Мать прижала вязанье к груди и закрыла глаза.
— Мы невероятно ревновали друг к другу, — произнесла она сквозь зубы.
— И все же вы очень любили друг друга.
Она бросила на меня сердитый взгляд.
— Одно другому не мешает.
Мать утерла веки полой недовязанного свитера.
— Когда мы с твоей тетей ругаемся, — продолжала она, — а такое случается, — она дает мне понять, что, если бы захотела, Рауль был бы ее любовником. Мы все еще обвиняем друг друга, как ненормальные. После стольких лет!..
Сделав невероятное, как я почувствовал, усилие над собой, мать принялась считать свои петли. Я же тем временем представил себе трех сестер, никогда не теряющих бдительности, постоянно шпионящих друг за другом, не спуская при этом глаз с моего отца. Это было ужасно. Тем более… Мне нечего от тебя скрывать… Тем более я был почти обязан спросить себя, не одна ли из них убила моего бедного отца… Кто же именно? А может быть, даже обе? Я приблизился к истине, блуждая впотьмах… Я был совсем рядом, уже почти прикасаясь к ней. Чтобы приподнять край покрывала повыше, я спросил:
— А если бы он вернулся, что бы вы стали делать?
— Ничего, — сказала мать.
— Ты бы его простила?
Она молча пожала плечами. Я продолжал настаивать.
— Ведь вы же с тетей — примерные христианки.
Мать приосанилась и, сдвинув очки на лоб, устало откинулась на спинку кресла. Неожиданно она показалась мне очень спокойной.