И пришел однажды страшный день, когда Иза неудачно приземлилась, завертелась на асфальте, выделывая немыслимые акробатические фигуры в смерче сверкающих осколков, пока не застыла в невыразимой неподвижности смерти. Ее положили на носилки. Я сжал ее безжизненную руку. В ее светлых волосах запеклась кровь. Кома. Клиника. Хирург в белом, как и я, в маске, в сапогах, таких же, как у меня. Нет необходимости рассказывать об этом. Мы были с ним по разные стороны жизни. Не враги, а, скорее, соучастники. По выражению его лица я понял, что надежда есть. Действительно, через две недели Иза пришла в сознание. Переломов не было. Небольшая амнезия в результате удара.
Опускаю детали, они застряли в моей плоти, как заряд дроби. Иза осталась в живых. Чета Монтано умерла. Иза не могла больше видеть мотоцикл без содрогания. Мне пришлось отказаться от представлений и искать работу. Я поспешно согласился участвовать в автогонках со столкновениями, но мне быстро надоели эти жалкие корриды, эти разбитые автомобили, разваливающиеся на ходу в грязной жиже. Я бросил это отвратительное занятие, потому что всегда испытывал к механизмам трепетную нежность, как к бездомным животным. Я с удовольствием потратил бы свои сбережения, чтобы приютить хотя бы некоторых из них, сохранивших подобие достоинства.
Мы еле-еле сводили концы с концами. От моих ждать помощи не приходилось. Дедушка был бедный старик, годившийся лишь в музейные экспонаты. Мать существовала на авось: будь что будет. Мне повезло, я встретил мсье Луи. В том мире, в котором он вращался, все патроны обзавелись брюшком, курили сигары, к ним принято было обращаться по имени, присовокупляя «мсье». Мсье Луи поставлял продюсерам каскадеров. У него имелись специалисты любого профиля. Когда-то он нанимал наряду с профессионалами наступательного боя тех, кто в совершенстве владел искусством защиты. У него я быстро сделал карьеру. На чисто акробатические трюки не хватало желающих: расстрелять на полной скорости жандарма; преследуемый мотоциклист, на полном ходу лавирующий между автомобилями и влетающий, прежде чем врезаться в автобус, в витрину магазина в каскаде осколков… За это я получал заплатки из лейкопластыря, повязки и бинты, но и чеки на большие суммы. Мне нужно было все больше и больше денег из-за Изы, потому что в ней поселился страх. Уже не страх уничтожения, а что-то более серьезное, страх нищеты. Только безработные артисты знают, что это такое.
Она подталкивала меня подвергаться риску, а сама дрожала от ужаса, когда я обвязывался ремнями перед сложным трюком. Она переживала тысячу смертей в ожидании моего возвращения. «Все кончено. Я больше не могу», — часто говорила она. И тут же бежала в магазин, чтобы купить какую-нибудь дорогую безделушку, чтобы успокоиться. Силы ее быстро восстанавливались, и она с безотчетной радостью бросалась в мои объятия. В течение месяца мы вели почти беззаботную жизнь. Но постепенно деньги таяли. Мне предлагали какой-нибудь акробатический номер на мотоцикле по крышам домов — мне уже приходилось исполнять подобные — и она принималась меня умолять: «Не соглашайся!» Я напрасно убеждал ее, что мотокросс на тридцатиметровой высоте не более опасен, чем в густом перелеске, но она продолжала настаивать, чтобы я отказался. Постепенно ее сопротивление слабело. Она соглашалась посмотреть место съемки. «Нужно перепрыгнуть через улицу», — признавался я. Она на глаз прикидывала расстояние. «Скорее, переулок», — отмечала она. Это означало, что она сдается. Когда же я приносил подписанный контракт, она с ужасом отворачивалась. «Зачем ты сделал это? Мне ничего не нужно». И мы переставали разговаривать.