— Стало быть, нынешнее существование вас не прельщает, и вы полагаете, что, переменив свой облик, заживете счастливее?
— Не знаю, я не уверена… — она помолчала. — Иногда мне кажется, что я очень красива.
— Вы вправду очень красивы. На вас смотрят нехорошо не потому, что вы уродливы, а потому, что вы прекрасны, — попытался я приободрить собеседницу.
Я глянул в сторону — на подоконнике утиралась муха. «Что я говорю? подумал я обескуражено. — Не безразлично ли мне, красива она или нет? Эта странная девица не вызывает во мне ни жалости, ни сострадания. Но я не могу прогнать ее».
— Вы помните наш прошлый разговор? — нерешительно произнесла гостья. Я недорассказала вам, что произошло со мной после того, как я ударилась головой о железнодорожную насыпь.
— …Мрак застил вам глаза, и этот мир ушел от вас?
— Понемногу темень рассеивалась, — продолжила она. — Я увидела белый дом в окружении сосен, мальчика, сбегающего по крыльцу, женщину, выходящую с корзиной белья. Мальчик бежит к ригам, за ними в кустах стекает ручей — за ручьем, в корнях пня тайник с заговоренными игрушками… И вдруг я вижу заснеженный Петербург. Юноша в форме морского офицера бездумно и нервно расхаживает по Большой Пушкарской, выходит на Каменный мост, глядит на воду — боль терзает его душу, боль беспричинная, внезапная и неотступная. Я вижу ангела, парящего над ним.
— … херувима в облаках.
— Вы не верите в Спасителя?!
— Я верую, но я не религиозен.
— В вас говорит православное мироотрицание, видение погрязшего в мерзостях мира. Прошедшему через смерть нечего ценить в этой жизни. Тяга смерти порой превозмогает все, — неожиданно закончила она.
— Не хотите ли вы сказать, что прошли через смерть?
— Это лишь иная стадия жизни. Я способна увести человека в непознанное состоянье, переступить с ним некую черту.
— И что же вы увидели, там, за чертой?
— Я не желаю сейчас вам ничего описывать. Всякие слова бессмысленны, ибо вы способны уйти со мной и увидеть все сами, — ее лицо оставалось непроницаемым.
— Если я правильно понял, вам желается, чтобы и я переступил эту черту?
— Вы ее уже переступили, Павел Дмитриевич, — произнесла негромко она. А теперь прощайте! — она подала мне в руку и вышла.
«Что она хотела сказать? — размышлял я после ее ухода. — Она видела меня прежде — в детстве, в юности. Она видела всю мою жизнь — и видит ее. Она знает, что будет со мной. Впрочем, не надо быть ясновидящей, чтобы рассказывать о том, как мальчик прячет игрушки…»
За дверью послышались шаги и приглушенный кашель. Ермил принес ведра с водой. Умывшись, я надел чистую рубаху и направился через улицу к избе с просевшим крыльцом, возле которого на земле собрались нищие, юродивые и страждущие исцеления. Из низкой горницы, где ветви груши заслоняли окно, сквозь листву я увидел, как работник прогоняет коз со двора.