— Но причем здесь ваш сон и кровь? — спросил быстро Сумской, слушавший меня с чрезвычайным вниманием.
— Затрудняюсь определенно сказать вам, причем здесь кровь. Я не испытываю страсти к этой особе, я ее не люблю и, скажу больше, пребываю в недоумении касательно самого себя Я всегда стремился к ясным, недвусмысленным поступкам, а нынче поступаю порой как в горячке, задним числом осознаю и оправдываю себя.
— Теперь понятно, молодой человек, отчего вы ищете тишину.
— Если не брать на ум, что вечная тишина одна в могиле, — выдавил я кривую усмешку.
«Я попытаюсь излечить тебя, — решил я однажды. — Только, ради всего святого, оставь меня… Я желаю жить точно так же, как в то время, когда не знал тебя», — подумал я изнеможенно.
Я пригласил Юлию в училище поздним вечером, когда классы опустели, провел полутемным коридором в лаборантскую и не стал зажигать большую пятирожковую люстру, чтобы не привлекать взоры со двора, а наладил фитиль спиртовки.
— Этого скудного света будет достаточно, — произнес я вслух, подивившись необычному, торжественно–размеренному звучанию собственного голоса, и поставил стеклянную банку на тумбу возле широкого лежака, застеленного льняной простынью.
Юлия освободила крючки платья, сняла его через голову, оставшись в рубашке и темных чулках.
— Что я должна делать дальше? — спросила она.
Жидкий свет, отбрасываемый фитилем, едва достигал ее лица, — оно было желтовато–серым, ни один мускул не вздрагивал на нем, лишь перебегали то меркнувшие, то ярче вспыхивавшие волны света, когда сквозняк играл фитилем.
Я показал на лежак. Она подняла подол сорочки, чтобы медленно, изящными, словно выточенными из орехового прута, пальцами расстегнуть атласные подвязки чулок, оголила ноги и легла, вытянув руки вдоль тела и закрыв глаза.
— Вам будет больно, — осторожно проговорил я и взял скальпель.
Ее губы были плотно сжаты, лицо осталось недвижимым, когда я провел скальпелем по ее прохладному алебастровому бедру. Я провел не лезвием, а тупой рукоятью скальпеля, не оставив пореза. Поднял нож в руке и неожиданно для себя самого рассмеялся хриплым сладострастным смешком.
Она не шелохнулась, но протяжно застонала, когда я вновь провел рукоятью скальпеля по ее обнаженной ноге. Розыгрыш удался. Я самодовольно улыбнулся и тут с оторопью заметил, как сквозь ее млечную кожу проступает кровянистая полоса, точно хирургический нож рассек ткани, и багровый след протянулся по бедру. Дрожащими пальцами я приложил ватный тампон и неуверенно глянул на застывшее в муке лицо Юлии — она открыла глаза и глубоко, уже облегченно, вздохнула.