— Хочу, хочу тебя! — шептал слюнявый Николай, выпростав дрожащие в ознобе вожделения руки.
— Прочь, урод! — вырвался из моей груди свирепый крик. Я подскочил к саквояжу и вынул скальпель.
Николай неприязненно перекосился в лице, шагнул, просветлев:
— Хочу тебя, хочу…
Приник ко мне, обхватил плечи и стал усыпать поцелуями мое чело, обливаясь слезами:
— Ты унесешь меня от боли и страданий, избавишь от тяжести земли навсегда, проникнешься мною…
— Избавлю, — я стиснул зубы и провел коротко скальпелем по вспученной артерии на его худосочной шее.
Он обмяк, не издав ни звука, с прощальным облегчением заглянул в мои глаза и опустился к моим ногам. Шея его обагрилась не кровью, а словно гноем.
___________
Часы пробили четверть десятого. За окном было непроглядно. Я устало провел ладонью по взмокревшему лбу. Пожалуй, кроме лопаты понадобится и лом. Земля промерзла. На оконном стекле застыл словно выведенный разбавленной тушью силуэт, прожженный огоньком свечного огарка за спиной. Я стоял прямо, точно деревянная колода, сопротивляясь желанию глянуть вниз на то, что свершилось, что стало неминуемым, не желая признавать, что преобразился наконец из свидетеля в участника собственной судьбы. Затем спустился в дворницкую, взял лопату, лом и отнес их к береговому откосу, где намеревался совершить погребение.
…Ветер шарил по закоулкам. Обвернутый покрывалом–саваном труп давил на плечо… Вот и берег. С реки веет леденящей сыростью граница меж землей и водой поглощена мраком — ни единой звезды в небе. Размытое, подслеповатое око луны. Я поспешно стучу ломом, что–то, торопит меня, хотя ночь длинна и едва ли кто забредет на этот пустынный берег. Мои ноги соскальзывают, и я стучу все яростней, все неутоленней. Мелькнула мысль: кто будет копать могилу мне?
Перекладываю лом из руки в руку, выгребаю лопатой и спрыгиваю в яму, которая оказывается мне по пояс. Панцирь земли поверху уже схвачен морозцем, колкий, басистый, а чуть ниже почва по–осеннему прохладная, рыхлая, сквозистая.
Ветер ярится, откинул полог савана. Я вновь оборачиваю голову Николая и стаскиваю покорное тело на утоптанное мною земляное дно, наворачиваю сверху холмик, утрамбовываю его, покуда моя нога не опускается на ровную площадку. Сбегаю к самому берегу, чтобы швырнуть в полынью лом и лопату, и уже с радостью освобождения взбираюсь на кручу над рекой. Скорей домой — к теплу, к свету.
Чего я вправду хочу? Только ли тепла, света или же вдобавок чего–то иного, к чему дорога ведет через кровь? Я посмотрел на скальпель — в высохшей корке гнойной слизи он покоился на столе, на видном месте, единственный свидетель происшедшего.