Но что значил этот отчаянный, слабый и нерешительно повторенный крик перед громким решением московских жителей?
Патриарх поклонился народу и вернулся в царские покои. Торжественно, среди сонмища всего боярства и чинов придворных, войдя в палату, где находились царевичи, он объявил, что народ московский порешил быть на царстве Петру Алексеевичу, и, подойдя к смущенному и взволнованному ребенку, благословил его своей дрожавшей старческой рукою на царство.
Иван, по-прежнему сидевший неподвижно, остался совсем безучастным к торжеству брата.
Царевны и Милославские, с сердечным замиранием ожидавшие роковой минуты, не могли прийти в себя от ужаса. Поникнув головами, едва имея силы исполнить свою обязанность перед избранным царем, подняли они Ивана с кресел, взяли его под руки и вышли из Палаты…
Шатаясь, с исказившимся лицом и судорожно вздрагивавшими губами, страшная, на себя не похожая, вошла царевна Софья в свои покои. Не говоря никому ни слова, не отвечая на обращенные к ней вопросы, она только махнула рукою и заперлась в своей опочивальне.
Она не заметила даже, что заперлась не одна, что в это время ее постель приготовляла Люба Кадашева.
Люба подошла теперь к царевне, взглянула в лицо ее и не могла удержать невольно вырвавшегося из груди крика:
– Государыня, что с тобою?! Ты больна? Да вымолви хоть слово!
Софья не отвечала. Она, казалось, не слышала, не видела Любы, ничего не видела и не слышала.
– Государыня, я позову кого-нибудь, – продолжала перепуганная Люба, – за дохтуром нужно послать… Господи, Царица небесная! Что это такое?
Царевна очнулась.
– Чего тебе? – страшным, охрипшим голосом прошептала она, дико взглянув на Любу. – Чего тебе? Уйди, оставь меня… Мне никого и ничего не нужно!
Но Люба не могла уйти, у нее ноги подкашивались, она как будто приросла к месту.
Между тем Софья мало-помалу начала приходить в себя. Целый рой мыслей закружился в голове ее. Она обернулась к Любе.
– Это ты? Ты здесь? Ну, так слушай! Сейчас… Скорее… Беги, зови ко мне боярина Ивана Михайловича Милославского. Он должен быть еще где-нибудь здесь. Зови сестер… Зови скорее!..
Люба кинулась из опочивальни исполнять приказание царевны.
Софья упала в кресло, опустила голову на грудь, несколько мгновений сидела неподвижно. Потом вдруг она поднялась снова и остановилась посреди комнаты, высоко подняв свою гордую голову, сверкая прекрасными глазами.
– Нет! – страшным голосом громко проговорила она. – Так не может кончиться! Я не хочу умирать! Я не хочу гибнуть… Я жить хочу… Я должна жить. Я буду жить! Я еще могу бороться!