Ну а, выйдя замуж за Антона, Света с его — папиной — помощью приберет к рукам астаховские деньги: и уж с ней вдвоем они сумеют поруководить Антоном.
Но, видимо, Форс все же упустил что-то в воспитании дочери, что-то очень важное. Он втолковывал ей, что делает все для нее и для будущих внуков, что они — смысл его жизни. Объяснял ей, что в человеческом обществе, как и в дикой природе, — побеждает сильнейший. А Света его не поняла. Больше того, она просто испугалась — испугалась своего родного отца. Наговорила ему каких-то громких слов — "непорядочность", "подлость", "коварство". Чуть не расплакалась — и в результате по разным комнатам разошлись одинаково растерянные дочь и отец, впервые в жизни решившийся против своих правил на откровенный разговор.
* * *
Сашка и Халадо готовили коней к продаже. Баро крутился тут же, прощаясь с лошадьми и только еще сильнее натягивая струны своих нервов.
Неожиданно в конюшню зашел Миро, поздоровался и протянул холщевый мешок.
Баро заглянул внутрь и слегка дрожащим голосом сказал: "Спасибо!"
— Что же ты один приехал с таким грузом? А если-б, не дай Бог, отняли?
— Так я же на Торнадо. Прежде чем отнять, меня сначала догнать надо было, а такого коня не догонишь!
— Звездочка могла бы! — подал голос Сашка. — Вот если б хоть их двоих оставить…
— Сашка! Не трави душу! — прикрикнул на него Баро.
— Послушай, Баро, — отозвался Миро, — у меня слишком хороший конь, чтобы оставлять его себе сейчас, когда каждый цыган последнее отдает. За него много денег дадут — возьми, продай его вместе со всеми…
— Эх, да что ж это делается! — не удержался Сашка и растер рукавом что-то горячее и влажное, оказавшееся на лице — наверное, слезы.
— Спасибо, я приму этот дар, — сказал Баро и крепко обнял Миро в знак искренней благодарности.
Только суровый кузнец Халадо, казалось, оставался безучастным ко всему происходящему.
Но главная боль Баро была не здесь, на конюшне, а в спальне его дочери.
Неслышными шагами вошел он к Кармелите. Голова ее лежала на руках у бабушки Рубины. Старуха нежно обнимала спящую внучку, неестественно бледную, больную, и боялась даже дышать, чтобы не разбудить ее.
— Только-только успокоилась, а то все стонала и звала Максима, — чуть слышно ответила Рубина на немой вопрос Баро.
— Доченька моя!.. — Баро осторожно присел рядом. — Прости меня, дочь!
Прости, если сможешь!
И сильный вожак могучего цыганского рода, настоящий барон Рамир Зарецкий заплакал…
* * *
Был и еще один человек в Управске, который никак не меньше переживал болезнь Кармелиты.
Дверь котельной распахнулась и впустила возбужденного Максима.