Но он все-таки всплыл, самый безобразный труп из всех, раздувшийся до неимоверных размеров. Фрэнсис вспомнила, как мерзко ухмылялась, словно пьяный солдат, когда Лилиана стояла пошатываясь на диванной подушке, собираясь исполнить свой маленький стриптиз.
Она зарылась с головой в одеяло, борясь с волнами тошноты и жгучего стыда.
В семь часов прозвенел будильник Барберов, и она услышала, как мистер Барбер… черт, теперь уже для нее просто Леонард!.. она услышала, как Леонард тихо спустился вниз, а через пару минут вернулся и прошел в кухоньку. Фрэнсис недоверчиво прислушивалась к обыденным бодрым звукам, им производимым: вот он умывается, вот бреется, вот жарит себе завтрак. В какой-то момент он даже начал что-то напевать, и Фрэнсис не удивилась бы, заведи он вдруг в полный голос «Все делают это». Вызванный в воображении образ Леонарда с засунутыми под мышки большими пальцами тотчас же бешено запрыгал у нее под веками, и дурнота накатила с новой силой. Когда Фрэнсис услышала бульканье наливаемого чая, а потом позвякивание чашек и блюдец, которые Леонард понес в свою спальню, ей так мучительно захотелось тоже чашечку чаю, что она чуть не расплакалась.
После ухода Леонарда наступило несколько минут относительной тишины, затем Фрэнсис услышала шаги внизу: мать направлялась в кухню. Она подумала о плите, которую надо растопить, о бидоне молока, который надо забрать из сада, о завтраке, который надо приготовить, обо всех сегодняшних домашних делах. Хватит ли у нее сил? Никуда не денешься, придется попытаться. Чувствуя противную дрожь в желудке, Фрэнсис встала, всунула ноги в тапочки, надела халат. Так, пока все нормально. Она подошла к зеркалу. Глаза красные и опухшие, но лицо мертвенно-белое – даже губы и те белые. Волосы торчат дыбом, как у казненного на электрическом стуле.
Фрэнсис приложила все усилия, чтобы привести себя в порядок, и только потом решилась выйти из комнаты. На лестничной площадке не было никаких признаков жизни, если не считать запаха Леонардова жареного бекона.
Спустившись в кухню, она открыла рот, чтобы пожелать матери доброго утра, но вместо этого закашлялась. Надсадный кашель отдавал вчерашними мерзкими сигаретами и не унимался так долго, что она уже едва ли не начала корчиться в конвульсиях.
– Надеюсь, ты не простудилась, Фрэнсис, – наконец сказала мать, отрезая себе кусок хлеба.
Фрэнсис вытерла рукой мокрые губы, слезящиеся глаза и хрипло проговорила:
– Ты прекрасно знаешь, что я не простудилась.
– Хорошо провела время с мистером и миссис Барбер?