Но пропасть под ногами не заставила его забеспокоиться, кажется, он даже не замечал ее. Клочья разорванного платья остервенело бились на ветру, отчего оперативный управляющий походил на взъерошенную рыбу, отчаянно бьющую по воздуху плавниками, но бессильную взлететь. В его пронзительном крике, в котором уже перестали угадываться даже отдельные слова, появились торжествующие интонации. Но было это молитвой, мрачным пророчеством или клятвой, уже невозможно было определить – слишком уж быстро мистер Роузберри терял человеческие черты. Возможно, он уже ощущал себя исконным обитателем воздушного океана, которому остается лишь самая малость, чтоб окончательно сбросить неуклюжую и тяжелую человеческую оболочку.
И он ее сбросил – все с той же безумной улыбкой на лице.
Ринриетта не успела заметить, как он шагнул в пропасть. Успела заметить лишь треск ткани и его последний крик, превратившийся в протяжный затихающий вой. Мистер Роузберри, оперативный управляющий «Восьмого Неба», несся вниз, похожий на трепещущий сверток, заливисто хохоча и полосуя шпагой облака. Ринриетта провожала его взглядом несколько секунд, пока крохотная фигурка, похожая на трепещущий сверток, не утонула окончательно в густой белой опушке.
Оторваться от этого зрелища почему-то оказалось необыкновенно сложно. Всем ее телом завладела странная растерянность, словно оно вдруг позабыло, где находится и из чего состоит. Прийти в себя помог приступ резкого кашля, едва не скрутивший ее в три погибели. Она машинально прикрыла рот рукой, а когда отняла ее, увидела на ладони причудливый узор из ярко-алой капели. Боли все не было, и это было так нелепо, что даже смешно. Ринриетта непременно рассмеялась бы, если б не холодная тяжесть, скапливающаяся в правой стороне груди и мешающая дышать.
- Великая Роза… - «Малефакс», кажется, и сам был ошарашен, - Стойте на месте, я сейчас предупрежу…
Ринриетта представила, как Тренч и Габерон выскакивают из своего крошечного швертбота, едва удерживающегося в воздухе, и бросаются ей навстречу по ходящей ходуном и трескающейся палубе…
- Нет!
- Вы ранены, - твердо возразил гомункул, - Я не могу допустить, чтоб…
- Нет! – повторила она хрипло, - Никого не звать. Разве это рана?.. Для нас, пиратов, это просто царапина. Мой дед выдержал сотню таких, разве нет? Я… сама дойду.
Она знала, что лжет, хоть сама какое-то время отчаянно пыталась поверить в эту ложь. По ее груди под кителем быстро распространялось онемение, не болезненное, но неприятное. Словно ее кожа превращалась в свинец. В груди с каждым вздохом что-то хрипело, как в прохудившемся бурдюке с водой, и это мешало ей больше всего.