Именно в тот день – пусть кому-то это и покажется смешным – я дал себе мысленный зарок: никогда, ни при каких обстоятельствах, чего бы мне это ни стоило, я не унижу любимую женщину ревностью. И даже более того – я и сам никогда я не стану жертвой этого пережитка, потому что никто не может иметь никаких прав собственности на другого человека, в каких бы отношениях они ни состояли и каким бы возвышенным мотивом или чувством это ни оправдывалось, – вроде того, как отчим оправдывал издевательства над моей матерью своей неземной любовью и безудержной страстью. Нужно просто никогда не забывать об этом – и всё будет хорошо. И, в общем-то, до самого последнего времени так оно и было в моей жизни – не то чтобы совсем без сбоев, но вполне приемлемо. Главное, что без всяких признаков безумия, вернее, без неподконтрольных комплексов. Самой большой душевной катастрофой до нынешних времён было крушение семьи, но там всё обстояло гораздо сложнее – Нина вела себя таким образом, что задетым оказалось не только чувство ревности, но и много всего другого, а самым болезненным, пожалуй, было ощущение чудовищного обмана. Что касается ревности в чистом виде, то в масштабе общего плана отрицательных эмоций ею вполне можно было пренебречь.
Подруга моих студенческих лет Некрасова тоже не преуспела в пробуждении у меня приступов этого чувства, хотя и провоцировала его намеренно – после того как из-за нашего столь обидного для неё обмена овощами и фруктами начала вести себя со мной демонстративно независимо, а с другими парнями чересчур развязно. По инерции наша связь продолжала тянуться ещё больше года, и на протяжении этого времени Катя два-три раза предоставляла мне серьёзные поводы для сомнений, хотя и не слишком явные. Но даже тогда, когда её неверность приобрела вполне конкретные очертания, я вовсе не сошёл с ума. Случилось это в середине сентября на третьем курсе, когда весь наш студенческий поток отправили на сельхозработы, а мне пришлось задержаться из-за простуды. Полутора неделями позже я наконец присоединился к своим соученикам, и в первый же день двое из моих одногруппниц, независимо друг от друга, нашептали мне, что Катя не теряла времени даром. Причём совершенно неожиданно для меня соперником оказался Федя Жарков – тот самый деревенский земляк, который постоянно изводил Катю и неутомимо изрекал по её поводу достаточно жестокие шутки. Честно говоря, поначалу я не придал доносам особого значения, но как только остался с Катей наедине, то по её виноватому взгляду понял, что если дело и не зашло настолько далеко, как мне доложили, то слухи всё же имели вполне конкретное основание. Это, конечно, было неприятно, но я легко взял себя в руки – настолько легко, что едва не отпустил какую-то шутку по поводу амурных похождений Некрасовой, хотя и вовремя сдержался – как раз потому, что это могло бы выдать ей моё душевное волнение. Честно говоря, я подозреваю, что Катя в тот момент находилась в состоянии раздвоенности и готовилась к серьёзному разговору со мной. Возможно, она ждала, что я начну её о чём-то расспрашивать, и не исключено, что подсознательно и боялась, и хотела этого. Потому что, как достоверно выяснилось позже, Федя уже сделал Кате предложение руки и сердца, даже если ещё и не успел к тому времени с ней переспать. Но я ни в какие серьёзные разговоры вступать не стал, как не стал и допрашивать свою подругу, а привычно стянул с Некрасовой брюки и повернул её к себе спиной. А ещё через несколько минут уже рассказывал одногруппникам городские новости. Сразу после сельхозработ Катя вышла за Жаркова замуж. А вскоре после того взяла академический отпуск по какой-то неведомой мне причине, потом продлила его, и я постепенно потерял её из виду. Надеюсь, что у них с Федей всё хорошо, что они счастливы вместе и нарожали много детей – коренастеньких, крепеньких, как репки. Это к тому, что никаких особо неприязненных чувств я в отношении Жаркова не испытывал, не говоря уже о какой-то там ненависти.