Наверняка Кащея проделки – не стерпел тать, что я отказалась дар его проклятый принять!
– Марья Моревна, прекрасная королевна, станет новой царицей, – между тем пробулькотел водяной. – И не чаровал его никто! Двоедушник твой царевич, вот и взяла волю черная душа его, та, которая дремала зверем ласковым.
– Откуда ты…
– Знаю? – перебил меня водяной, поигрывая толстой цепью, что висела на его широкой сплющенной груди. – А я много чего слышу да вижу, водичка-то везде, во всех краях есть – речка ли, ручеек малый, болотце ли какое… Где я недогляжу, там дочки мои, омутницы да водяницы, сподмогут. Иван твой ночами в коня черного превращается, огненногривого, с золотыми копытами. Ежели оседлать его – тогда лишь проклятие запереть удастся. Рога отпали у него, вид стал приличный вполне, не смущает он царя-батюшку да бояр когтями да шерстью. Это – как сказать-то проще? – время истекло-то с тех пор, как водички зачарованной испил Иван и превратился в… нелюдя. И коли поначалу был он страшен, зверя своего на поводке держа, так теперича нет в том нужды. Зверь верх взял, душа то бишь вторая, и рога с клыками без надобности.
– Оседлать, говоришь, коня… – Я голову набок склонила, наслаждаясь тем, как течение, в котором я ощущала прикосновения материнских ладоней, гладит меня по щеке.
– Бесчинствует твой Ванька, когда конем оборачивается. Коли прознают про то люди, как черного колдуна притопят. Тут-то и свидитесь! – и загоготал водяной.
– Зачем ты мне все это рассказываешь? – Я пыталась боль свою запереть, спрятать, чтобы не скребла она сердце, не давила горло – будет еще время погоревать.
– Говорил же – скучно мне жить, каждый день одно и то же. Пока добрый я – слушай… Пытались коня того дикого поймать не раз и не два, но никому еще не удалось даже узду набросить, не то чтоб усмирить. А еще в те ночи, когда золотогривый конь гуляет по полям да лугам, вихри налетают черные, и сказывают, что уносят они коня того в небеса, и копытами он молнии высекает из туч чародейских. Урожай губит градом, от дождей сильных не одно поле сгнило. Говорю ж, бесчинствует… А иногда неведомая хворь на царевича нападает, и спит он непробудным сном седмицу-вторую, пока Марья его не добудится. Сказывают, без нее погибнет Иван…
Без нее погибнет… А без меня? Забыл?..
Впрочем, чему дивиться. Помнила я, как золото проклятое горело в глазах его, как душа вторая рвалась в навий мир, и только моя ворожба и могла помочь. Унесла Марья царевича, когда Кащея мы спасли, вот и весь сказ. Вырвался зверь на волю.
– А как истечет земная жизнь его, так поселится он умертвием проклятым на болоте гиблом али на погосте старом, будет кровь людскую пить, мор да болезни насылать. Впрочем, сказывают, что в теремах царских покусаны были упырем две боярыни. Может, не упырь то?.. А ты, Аленка, как думаешь? Мог Иван искусать людей?