Тот ойкнул, всхлипнул, забулькотел что-то – таким жалким показался, таким чудным. И почто я его боялась…
Дивно, что страха нет перед тем, кого надобно опасаться.
А Кащей ко мне повернулся и говорит:
– Матушку придется тебе угадывать – слово сказано, его отменить никто не сможет. Но поверх этого слова вот тебе мое: ежели угадаешь, где кровь родная, получишь еще и батьку в придачу, и свободна будешь.
– Только должок за мной будет, да? – невесело я усмехнулась.
– Сама предложила, самой и выполнять… – Хитрец улыбнулся да и взял меня под локоток бережно, а потом братцу бросил: – Ну, подавай колесницу, поедем вызволять мельника да женку его!
Злющий водяной молча взмахнул рукой, и тут же из-за скалы показалась дивная карета – созданная, как и многое в этом подводном мире, из перламутровой ракушки, она была украшена кораллами и золотыми цепочками, что тонко звенели, когда колесница эта мчалась по чу́дным лугам. Вместо травы здесь были пышные зеленые водоросли, которые шли волнами от легких касаний игривого течения, а вместо птиц земных – рыбки разноцветные плавали.
Места в возке этом всем хватило, и две огромные рыбины, запряженные вместо лошадок, резво рванули в сторону дальних красных скал, над которыми высились, словно корона, зубцы из горного хрусталя.
Кащей ко мне больно близко придвинулся, мне было слышно его тяжелое, сиплое дыхание, и запах горицвета и ила, мелиссы да девясила, запах погоста старого, заросшего травой и белыми могильными цветами, так живо напомнил про места, которые мы с Иваном исходили, чтобы спасти окаянного, – слезы едва не брызнули, но я сдержалась, губу закусив. Нехорошо это – волю себе давать.
Вот отыщу матушку, тогда и поплакать можно будет.
Кащей вперед смотрел, если и заметил, что я едва держусь, вида не подал. И на том спасибо – гордость сейчас сохранить казалось важнее всего, больше-то у меня ничего не осталось. Скулы на лице навьего царя еще острее стали – вовсе лик нечеловеческий, нос тонкий, подбородок вперед выставлен, кожа серая, будто пеплом присыпана, а глаза ввалились. И когда прикрывает он веки, когда гаснет синее пламя его очей, то кажется – мертвец предо мной. Даже грудь его не вздымается, крылья носа не шевелятся, словно не дышит он.
Впрочем… зачем навью дышать? У него иначе все – и сердце бьется через раз, а иногда, вот как сейчас, и вовсе стихает…
А возок наш все летел над коралловыми садами и дивными лугами из водорослей, что зеленым пышным ковром расстилались под нами. То и дело рядом с бортами появлялись девы с гладкой мраморной кожей, что отливала зеленью, и взгляды любопытные острыми иголками кололи меня, перепончатые пальцы иногда даже пытались коснуться руки моей, но я ее отдернула, спрятала в складках понёвы. Подумалось, вот бы и мне, как Кащею, глаза прикрыть и отрешиться от всего мира, да только как бы не пожалеть потом о том.