Я глаза прикрыла, словно на миг единый, и тут же провалилась в сон.
Мне снилась березовая роща, светлая, золотистая, пронизанная солнечным янтарным светом, небо шелковым синим шатром раскинулось над нею, а по нему кораблями пушистыми облака плыли, и дивно так было, хорошо.
На голове моей – тяжелый кокошник, на груди – гривна из золота, на ногах – алые сапожки, как у боярыни какой… Девушки в алых платьях, надетых поверх тонких льняных рубах, меня в хоровод позвали, и кружила я с ними легкой птицей, и плясали с нами березы и облака, и небо принимало меня в свои материнские объятия. И без боязни подходила я к берегу речки, и спускала ромашковый венок свой по течению, и касалась теплой проточной воды, прогретой ярким солнцем, и не было мне страшно находиться на косогоре, что круто спускался к хрустальным струям, и смотрела я на камни на дне, на водоросли, на кувшинки, что желтели неподалеку, и не было жутко, не было чувства тревожного.
Словно бы не было на мне проклятия, и словно бы никогда не слышала я ничего худого про реку. И водяной не пытался меня утащить, и дочки его зеленокосые не скалились злобно, на меня глядючи из-за камней мшистых. Наоборот – звали в свой хоровод, и знала я, что могу с морянками да русалками безбоязненно танцевать на заливном лугу этом, что не будет вреда мне, и даже хотелось пуститься с ними в пляс, ощутив древнюю их силу, которой в дни такие делиться они готовы.
Девушки, которые со мной на берегу весну славили, платья сбросили, мне помогли – а я с удивлением увидела, какой богатый наряд на мне, такового сроду не носила. И в одних рубахах, поднимая алмазные брызги, плескались мы потом по-русалочьи в водах этой призрачной реки. И приплывали из глубины к нам речные девы, и танцевали с нами, и дарили нам речной жемчуг и перламутровые ракушки, и с благодарностью принимали мы дары эти.
И снова песни, снова шумное веселье, снова купание в реке – и так до вечера. А потом костры на холме, заросшем лиловым вереском и фиалками, пастушьей сумкой, лютиками и метелками колосков. И искры от огня жаркого светляками порхают во тьме, и блики золотые на лицах девушек танцуют, и приходят к кострам парни в белых рубахах с вышивкой обережной, и приносят парни с собой ветви дубов и полыни, и горький запах прогоревшей травы несется с ветром над колышущимся морем трав…
А как ночь закончилась, проснулась я – дернулась резко, глаза открыла, а надо мной Василиса Премудрая склонилась. Глаза у нее светло-зеленые оказались, как майская зелень, сквозь которую солнышко светит. И добрые они были, материнские.