Догорала на поляне огромная соломенная птица, а Добронрава и богатыри из рода Святогора, нарядившись в берестяные маски и украсив себя цветами, разыгрывали на деревянном помосте сказку о витязе и подземном царстве, сказку об уходящем на покой солнце и близкой зиме. Скоро и прыжки через костер…
– Ты будешь со мной прыгать? – вдруг спросил Иван.
А я едва куском пирога не подавилась. Закашлялась, перевела дыхание.
И промолчала.
Ведь все знают, что это значит – что парень девушку под свое крыло берет, что невеста она его.
– Ты, Ванечка, не спеши, – вдруг из-под лавки высунулась костлявая мордочка жены моего домовика, кикиморы болотной. – На нашу Аленку роток не разевай! Пока с батюшкой-царем не переговоришь, не смей позорить девку!
И скрылась.
А у меня щеки огнем горели.
Иван достал из корзины с фруктами пару наливных яблочек, протянул одно мне.
– А вот и поговорю! – заявил уверенно.
Пылали священные огни, а мне отчего-то стало страшно – не принесет добра эта любовь, разве ж захочет царь наш на троне темную ведьмарку видеть? Да еще и проклятую, водяному обещанную…
Нужно Ивану правду рассказать.
– Говорят, от ее взгляда леденеет и стынет сердце, а от прикосновения иней появляется, цветы снежные распускаются. Много чего о ней говорят, да вот хорошего мало, – ворчал домовой, гладя по спине кота Ваську, который урчал громко, довольно.
– А как ее к нам тогда допустили? – удивилась Любава, сидя у окошка да косу плетя.
Надо же, заговорила со мной, а то все отворачивалась да губки поджимала, глаза отводила. После праздника урожая, когда все заметили внимание ко мне царского сына, соседка отмалчивалась, делая вид, что меня и вовсе в горнице нет, седмица уж прошла с того дня.
А может, дело в том было, что Иван куда-то запропастился и его странное очарование поуменьшилось? Вот солнцем готова поклясться – нечисто тут, будто бы он чары какие использует, раз уж все красавицы местные с него глаз не сводят. Хотя, может, кровь его царская и была тем самым колдовством, что девчат ворожило? Кто ж не захочет в золотой парче ходить да в теремах дивных жить?
А то, что он меня звал через костер прыгать, – так я ж не совсем дикая, понимаю, что у чернавок права голоса нет, не привык, видать, царевич, когда ему отказывают.
– Заснула ты иль как? – недовольный Любавин голос вывел меня из задумчивости.
– Тебе-то что? Марью Моревну небось не к вам допустили-то, – вздохнула я, поднимаясь с лавки – душно стало, тошно, захотелось на воздух.
– Если до сих пор обижаешься, – сверкнула глазами моя соседка, резко перебросив косу за спину, – так пойми ты – нехорошо было так явно с царевичем миловаться!