Что угодно может случиться в Марьину ночь.
И случилось.
Мара-Зима отворила ворота меж мирами, Прави не было места в этой круговерти, а Навь и Явь хороводили до рассвета.
Наступил он, принеся дурные вести.
И если раньше думала я, что наставник наш по заклинанию мертвых может быть повинен в злодеяниях, что в царстве нашем приключились, так пришлось признать – не Кащей красавиц воровал.
Его самого в Марьину ночь украли.
…Зима пролетела незаметно – откружили вьюги за стенами нашей волшебной школы, отплясали метели, навылись вдоволь северные косматые ветра над дикой непролазной чащей Зачарованного леса, и незаметно пришла весна, запев хрустальной капелью, стекая ручьями с предгорий, пенясь первоцветами на холмах и лугах.
Просыпались от зимней спячки духи лесные да озерные, прилетали из Ирия птицы, оглашая леса своими радостными трелями, уходили в Навь порождения морока и стылой Зимы: Зюзя – старик сгорбленный да злой, что по лесу всю зиму рыскал да искал, кого вусмерть заморозить, Морозко – румяный да веселый юноша, что посохом своим волшебным стучал по стволам старых елок и сосен, призывая в мир людской метели да вьюги, снегопады сильные.
Уходила власть Мары-Марены, и на глазах худела да бледнела наша наставница по черному колдовству, а однажды и вовсе нам объявили, что до наступной осени занятия у Марьи Моревны прекращаются, уходит она в подземный мир, который нуждается в силе ее чародейской. А она – в его чарах, в его стылом дыхании. Впустит в себя она колдовские метели, примет посох ледяной, наденет корону хрустальную и взойдет на свой трон серебряный.
Я особо не печалилась – не любила я наставницу, и она это понимала, я видела, как смотрит на меня Марья Моревна с недовольством да презрением колким, а однажды и вовсе пристала с упреками, что я ношу камень проклятый – это она сердолик, Иваном подаренный, увидала. Глаза ее тогда почернели, полосы на бледном лице появились – темно-синие, как река подо льдом, и вились эти знаки подземного мира, змеились по коже ее… Я едва уберегла тогда подарёнку свою, и дивно мне было, что так пристала Марья Моревна. Казалось бы, какое ей дело до моего оберега?
Василиса Премудрая, когда я ей рассказала про случай этот, хмурилась, долго в зеркало свое волшебное глядела, кончик косы теребя, а после и заявила, что идти Кащея спасать – мне да Ивану, царскому сыну. А про сердолик да притязания на него Марьины – ни словечка. Словно и не было того. Я напомнить и не решилась.
– Как только снега сойдут да деревья зазеленеют, так в путь и отправитесь, – сказала Василиса, а у меня все захолодало внутри.