Он замолчал, глядя на нее. Ждал ответа.
– Не надо реанимации, – тихо сказала Маура.
Он кивнул:
– Я думаю, это правильное решение.
Он помедлил, потом слегка похлопал ее по руке, словно прикосновение к другому человеческому существу давалось ему нелегко, как нелегко давалось оно и Мауре. Гораздо проще было понять механизм действия человеческого организма, чем решить, что нужно делать и говорить в момент скорби.
Маура вошла в бокс и остановилась рядом Амальтеей, оглядела всю бикающую и свистящую медицинскую машинерию. Глазами врача она отметила мочесборник с небольшим количеством мочи, шквал аритмических биений на экране, дыхательную недостаточность. Все это были признаки того, что организм отказывает, мозг более не функционирует. Кем бы ни была прежде Амальтея, теперь все ее мысли, чувства и воспоминания перестали существовать. Осталась лишь ее смертная оболочка.
Монитор начал издавать тревожные сигналы. Маура посмотрела на кривую сердечного ритма и увидела последовательность неровных пиков. Желудочковая тахикардия. Кривая кровяного давления обрушилась. В окно Маура увидела двух медсестер, спешащих в бокс, но доктор Вонг остановил их в дверях.
– Режим отказа от реанимации, – сказал он им. – Я только что написал распоряжение.
Маура протянула руку и выключила тревожный сигнал.
Сердечный ритм ухудшился до желудочковой фибрилляции. Кровяное давление упало до нуля, оставив в кислородном голодании последние выжившие клетки мозга. «Ты дала мне жизнь, – подумала Маура. – У меня твоя ДНК в каждой моей клетке, но во всем остальном мы чужие люди». Она вспомнила своих приемных родителей – тех, кто принял ее в свою семью, кто холил и лелеял ее. Они были ее настоящими родителями, потому что настоящая семья определяется не ДНК, а любовью. В этом смысле лежащая здесь без движения женщина не была родней Мауры, и та, будучи свидетельницей последних мгновений Амальтеи, не чувствовала ни капли скорби.
Сердце дернулось в последний раз. На экране осталась ровная линия.
Вошла женщина и выключила компрессор.
– Примите мои соболезнования, – пробормотала она.
Маура глубоко вздохнула.
– Спасибо, – сказала она и вышла из бокса.
Она продолжала идти, не останавливаясь, из отделения интенсивной терапии и из больницы на парковку, где гулял ветер, такой морозный, что, подойдя наконец к машине, она не чувствовала ни рук, ни лица. Физическая немота отвечала тому, что происходило с ней внутри. «Амальтея мертва, мои родители мертвы, и у меня, вероятно, никогда не будет ребенка», – подумала Маура. Она давно чувствовала себя одинокой в мире и смирилась с этим, но сегодня, стоя рядом со своей машиной на обдуваемой ветром парковке, поняла, что не хочет с этим мириться. Не должна мириться. Она была одинокой только по собственному выбору.