Многие из учителей были чудаки. Так, например, один из них входил в класс каждый раз по-новому: дверь отворялась, и в класс летел и попадал на кафедру учительской журнал, который носят с собой преподаватели для отметок и замечаний; вслед за ним уже являлся сам учитель-комик. В другой раз тот же учитель неожиданно являлся в класс раньше звонка, когда мы все еще шалили, бегая по классу. Мы пугались, бросались к своим партам, а он тем временем скрывался и возвращался с опозданием.
Священник был тоже наивный чудак. Его уроки предназначались нами для подготовок к латинскому и греческому. Чтобы отвлечь старика и сорвать его урок, один из товарищей, очень умный и начитанный человек, заявлял священнику, что Бога нет.
«Что ты, что ты, перекрестись!» – пугался старик и начинал вразумлять заблудшего. Казалось, что ему это удается. Он даже был рад своей победе. Но тут выплывал новый, еще более кощунственный вопрос, и бедный пастырь вновь считал себя обязанным спасать заблудшую душу. За этой работой протекал весь урок. В награду за ловкость и усердие товарищу преподносили несколько пирогов с ливером во время ближайшего завтрака».
А перед выпускным экзаменом все выучили язык глухонемых – и выполняли экзаменационные задания с одинаковыми ошибками.
Что поделаешь – дети.
Некоторые же выпускники этого института делались знаменитостями опосредованно, лично не прославившись, зато войдя в мемуаристику. Иван Бунин, например, рассказывал: «Как я выучился читать, право, не помню, но правильно учиться я начал только тогда, когда ко мне пригласили гувернера, студента Московского университета, некоего Н. О. Ромашкова, человека странного, вспыльчивого, неуживчивого, но очень талантливого – и в живописи, и в музыке, и в литературе. Он владел многими языками – английским, французским, немецким и знал даже восточные, так как воспитывался в Лазаревском институте, много видел на своем веку, и, вероятно, его увлекательные рассказы в зимние вечера и то, что первыми моими книгами для чтения были „Английские поэты“ и „Одиссея“ Гомера, пробудили во мне страсть к стихотворству, плодом чего явились несколько младенческих виршей».
И получается, что если бы не Лазаревский институт, в котором воспитали «некоего Н. О. Ромашкова», то не было бы ни «Жизни Арсеньева», ни «Митиной любви», ни цикла «Темные аллеи» – ничего того, что написал за свою жизнь этот достойнейший лауреат Нобелевской премии.
И, конечно, многие армяне, даже не имевшие прямого отношения к институту, помогали ему чем могли. Айвазовский, например, подарил свою картину. Христофор Екимович делился своей радостью: «Санкт-Петербургской Императорской Академии художеств профессор Иван Константинович Айвазовский в знак благодарности написал превосходную картину „Вид города Феодосии“, которая ныне в раме отправляется в ящике. Этот похвальный дар поместить в фундаментальной библиотеке».