– Не стреляй, потому что имеешь, наконец, револьвер в своей руке. Понимаешь? Не стреляй… Пуля возьмет, пойдет гулять на воздух… Понимаешь? Клади дуло вот так или так.
Он крепко клал дуло револьвера на свой вытянутый указательный палец другой руки, потом перекладывал дуло на рукав шинели, повыше запястья, и, щуря один глаз, целился…
– Понимаешь? Так стреляй…
Мы повторили движение, бледные от ожидания и бившей в нас внутренней дрожи, и время от времени посматривали на часового. Вдруг часовой нажал, по-видимому, кнопку электрического звонка на деревянных козлах, стоявших около него, потому что мы услышали дребезжащий звон… Студент положил дуло парабеллума на рукав и серьезно взглянул на нас:
– Мальчики! Понимаешь, если мы не убьем, нас сейчас убьют… Стреляй хорошо. Выстрели – отбегай назад, сюда прячься…
Он высунулся за раковину, прицелился и выстрелил. Мы, позабыв все инструкции, вырвались из-за дощатого укрытия и беспорядочно дали несколько выстрелов.
Взвод драгун был в раскрытых воротах… Одна лошадь, прянув, вынесла драгуна из ворот и поскакала к площади. Другая дыбилась впереди без седока. Один драгун лежал на снежном тротуаре. Студент крикнул нам:
– Мальчики, бегите! – и выстрелил.
Мы вбежали в проезд, находившийся сзади раковины и выходивший на мостовую бульвара. По бокам проезда стояли два каменных сооружения наподобие иконостасов – с большой иконой на каждом. В глубине проезда виднелась церковь. Мы бежали все дальше, сворачивая в переулки. Студент остался и стрелял… Мы его не знали и никогда больше не видели».
Вот в таком трагическом безумстве встретили события 1905 года слушатели Лазаревского института – ереванцы, бакинские армяне, русские, грузины – вне зависимости от национальности.
Вскоре революция закончилась – везде, только не в Лазаревском институте. В декабре 1906 года полицейские во время обыска обнаружили в книжных шкафах запалы, бикфордовы шнуры и нитроглицериновые шашки. Не говоря уже о «подрывной» литературе.
Были проведены аресты.
* * *
А потом пришла и революция, которую так ждали здешние ученики и которая как раз и положила конец существованию института. Правда, сначала была жалкая попытка как-то адаптировать это учебное учреждение к новым реалиям. Была выдана аттестация: «Армянский институт в Москве (бывший Лазаревский институт) состоит из единой трудовой школы первой и второй ступени с преподаванием на армянском языке, факультетов историко-филологического и социально-экономического с преподаванием как на армянском, так и на русском языке».
Но становился подозрительным сам факт существования института. Новая власть гребла всех под одну гребенку. Если есть в Москве Армянский институт, то следовало завести и Украинский, и Киргизский, и Молдавский, и Грузинский, и множество других. Или же упразднить Армянский.