Кроме того, в определении художника существенную роль сыграл банальный случай: «Первая серьезная работа, заставившая меня заняться археологией Москвы, был рисунок к изданию Лермонтова, к „Песне о купце Калашникове“. Привелось с альбомом в руках собирать графический материал по музеям и библиотекам. Следующая работа – декорация для театра Мамонтова („Хованщина“ Мусоргского) заставила также много порыться в материалах. Дальнейшие большие мои картины по старой Москве шли уже по инерции, раз получив толчок в этом направлении. Чем далее шло увлечение прошлым Москвы, тем более и более открывались несметные сокровища этого города».
Словом, Аполлинарию Васнецову повезло. В результате целой системы совпадений (снисхождение отца, авторитет брата, пребывание в далекой глухомани Михаила Андриолли, славная гостиница с видом на Кремль, соответствующие первые заказы, а также дружба с меценатом Саввой Мамонтовым) его талант развился максимально, и к рубежу столетия Москва имела вполне сформировавшуюся фигуру своего историка от живописи (или живописца от истории). Фигуру, во всех отношениях гармоничную. И когда в начале 1910-х годов другому краеведу, Петру Сытину, впервые показали Васнецова, он увидел пожилого человека выше среднего роста, в скромном темно-сером костюме, чрезвычайно худого, с худым «иконописным» лицом, на скулах которого играл румянец: «Первое мое впечатление от Аполлинария Михайловича – необычайная скромность и какая-то „тихость“ уже тогда знаменитого художника и всеми уважаемого человека, мягкость и доброжелательность в отношении к людям».
Многие обращали внимание именно на васнецовскую тихость. Она свойственна даже самым динамичным его работам (таким, например, как «Гонцы. Ранним утром в Кремле»). Михаил Нестеров писал об одной из выставок: «А. Васнецов хотя и однообразен несколько, но интересен по концепции и тому – ему свойственному – чувству меланхолии, той грусти, которая когда-то, верно давно, запала ему на его холодной, холмистой родине».
В общении с Аполлинарием Михайловичем художники, как правило, старались быть чуть деликатнее обычного. А Владимир Гиляровский посвящал ему трогательные стихи:
Я вижу в кисти Васнецова
Возобновленное «Вчера»,
Живущей в отзвуках молвы,
В блестящих красках оживленной
Забытой древности Москвы.
* * *
В то время Васнецов уже давно жил в четырехэтажном домике в Фурманном переулке. Равнодушный к роскоши, вообще ко всему броскому, он, в отличие от брата Виктора, выстроившего себе то ли дворец, то ли избушку в древнерусском стиле, просто искал недорогую и практичную квартиру.