В 1822 году Федор Петрович делается главным врачом Москвы. А спустя шесть лет генерал-губернатор Голицын назначает его членом «Комитета попечительства о тюрьмах».
* * *
Доктор и раньше был не чужд благотворительности. Посещал больницы и богоугодные приюты. Раз в одном из них он обнаружил множество убогих и слепых. И сразу испросил соизволения начальства лечить несчастных безвозмездно. Будучи штадт-физиком московской запасной аптеки, ходатайствовал об учреждении особой службы выездных врачей для помощи внезапно заболевшим. Беспокоился о крепостных. Разоблачал недобросовестных коллег.
А после назначения он вовсе отказывается от личной жизни и посвящает все свое время арестантам.
«Старый, худощавый, восковой старичок в черном фраке, коротеньких панталонах, в черных шелковых чулках и башмаках с пряжками, казался только что вышедшим из какой-нибудь драмы XVIII столетия», – так писал о нем Герцен.
Доктора звали «юродивым» и «поврежденным». В его характере было, увидев, как женщина выпьет немножечко водки, на следующий день прислать ей книжечку о вреде пьянства.
Однажды пришел к Гаазу пациент. Дождался, пока доктор выйдет из комнаты, – и убежал, прихватив серебряные ложки. Сторож больницы догнал злоумышленника, доставил Гаазу, сам же пошел за полицией. А доктор сказал посетителю так:
– Ты фальшивый человек, ты обманул меня и хотел обокрасть, Бог тебя рассудит… а теперь беги скорее в задние ворота, пока солдаты не воротились… Да постой, может, у тебя нет ни гроша, – вот полтинник; но старайся исправить свою душу – от Бога не уйдешь, как от будочника.
Говаривали, что во время проповедей о порядочности, до которых доктор был большой охотник, увещеваемые таскали из карманов филантропа деньги. Зато и любили его. Как-то раз Федор Петрович шел морозным вечером к больному. Повстречались ему трое татей. «Скидывай, – говорят, – шубу». А когда узнали – извинились. Ничего не взяли. Даже проводили до больного – чтобы не обидели другие тати доктора.
Арестанткам Гааз дарил всякие «излишества»: грецкие орехи, апельсины, пряники. Целовался с ними. Врачу пеняли: дескать, балует преступниц, развращает их. Гааз же отвечал со своим трогательным акцентом:
– Извольте видеть, милостивой сударинь, кусок клеба, крош им всякий дает, а конфекту или апфельзину долго они не увидят, этого им никто не дает, это я могу консеквировать из ваших слов; потому я и делаю им это удовольствие, что оно долго не повторится.
Гостинцами доброта Гааза не ограничивалась. Он устраивал тюремные библиотеки – дело, доселе невиданное. Организовал две школы для детей арестантов и для беспризорников. Бесплатно лечил. Дарил одежду. Ходатайствовал за несправедливо осужденных. Требовал, чтоб в пересыльной тюрьме делали большие окна, ставили умывальники, а во дворе сажали тополя.