Между туалетным столиком и северо-западным углом стоял большой дубовый платяной шкаф, сделанный, как и комод, стоявший в этой же уборной, столяром Иваном Акимовым из дуба своих лесов; в нем, между прочим, хранился генерал-адъютантский мундир моего покойного отца и его ордена, к которым, кстати сказать, он относился более чем равнодушно и уверял, что можно дослужиться до любого ордена при двух условиях: обладать хорошим пищеварением для долгой жизни и не слишком провороваться. Конечно, говорил он это в шутку, но в этих словах до некоторой степени отражалось и отношение к орденам покойного государя Александра III, который недоумевал, как «пустой» орден может побуждать людей служить, жертвовать и т. д. Как все это непохоже было на отношение к орденам еще моего деда Василия Дмитриевича, который относился к ним как к священному и, получая их, осенял себя крестным знамением. Мой отец был очень не тщеславен, держась в этом отношении правила деда: на службу не напрашиваться, но от службы не отказываться. Впрочем, он раз изменил этому правилу, отказавшись от генерал-губернаторства в Москве, уверив государя, что лишен всякого административного опыта; тогда генерал-губернатором был назначен генерал-адъютант Дубасов.
На шкафу стояла какая-то давно забытая электрическая машина моего отца, а рядом лежали две огромные соломенные шляпы, в которых в жаркие июльские дни мы по утрам, бывало, ходили с Николаевичем (моим дядькою) на реку купаться. Около шкафа висела в березовой рамке большая фотография Николая Петровича Богоявленского, о котором я рассказывал в начале моих воспоминаний. В западной стене уборной, рядом с северо-западным углом, была дверь в маленькую прихожую; она была настолько близка к углу, что половина ее была заслонена боковой стенкой упомянутого платяного шкафа. Между дверью и кафельной печью в той же стене была белая обливная металлическая ванна с медной колонкою для нагревания воды; ванна стояла перпендикулярно к стене и была отгорожена от двери невысокой белой перегородкой, доходившей приблизительно до середины комнаты. Стенка у ванны была забрана белой деревянной панелью, над которой был проложен ряд алжирских изразцов. Выше тут висела детская акварель сына М<иши> – корабль, в очень свежих красках, как бывает у детей, нарисованный им под впечатлением нашей поездки с ним из Афин на Крит зимою 12-го года. В узком промежутке между печью и юго-западным углом, вверху, висел гравюрный портрет великой княгини Марии Александровны в детстве, а ниже – английская гравюра какой-то Lady с попугаем. Перед окном стоял токарный верстак моего отца. Между окном и юго-восточным углом весь простенок был занят большим дубовым умывальным столом, обитым светлой клеенкой, на котором стояло два таза с кувшинами и разные умывальные принадлежности, между прочим – серебряный стакан моего отца, данный мне еще в де тстве. Стена за с толом бы ла до половины покрыта бледно-розовыми, почти белыми квадратными кафелями, а выше была дубовая полка, на которой были расставлены деревянные жбаны, вероятно болгарские, привезенные моими родителями с турецкой войны, затем лежали тыквы, приспособленные для воды – того же происхождения, что и жбаны; тут же стоял арабский металлический кувшин и арабская глиняная чашка красной глины – «terre d’Afrique» – с позолоченным орнаментом. Над полкою висели три гравюрных портрета великих князей в детстве: Александра Александровича, Владимира Александровича и Сергия Александровича, все три в тонких черных рамках; несколько ниже их ближе к окну – небольшая английская гравюра: спящая девушка на диване, эта последняя была в белой рамке, а ближе к двери этюд Поленова – болгарский домик, в котором одно время жил мой отец на войне 78-го года На окне была холщовая занавеска с пружиною, перед диваном был постлан монастырского изделия ковер – черный с красными цветами