Из недавнего прошлого одной усадьбы (Олсуфьев) - страница 65
Д. С. Стеллецкий. Портрет Миши Олсуфьева. 1913. Темпера. Тульский музей изобразительных искусств
Дмитрий Семенович Стеллецкий в своей мастерской на вилле Венден, Франция. 1928. Частное собрание, Москва
В юго-западном углу стояла вращающаяся этажерка, которая в виде исключения для «нижней» гостиной была красного дерева. Над нею, на южной стене, висела фототипия с картины Саврасова «Грачи прилетели», подарок нам П. И. Нерадовского, а на западной стене, в узком простенке между углом и дверью – рисунок пером Пирогова: возок, запряженный тройкой гуськом.
Перед печью был круглый столик, на котором стояли настольные часы, серебряные, рубчиками, в красном сафьяновом футляре, обладавшие приятным музыкальным звоном; они подарены были моему отцу императрицей Марией Феодоровной. Кроме часов на этом столике стояла фотография моей любимой тетушки Ольги Васильевны Васильчиковой, сестры моего отца. Она была замужем за Александром Алексеевичем Васильчиковым, в свое время директором императорско го Эрмитажа, автором известного труда «Семейство Разумовских». Тетуш ка была большая оригиналка и обладала неподражаемым юмором и умением смешить. Не было конца ее выходкам и шуткам. Как-то Нерадовским был написан ее портрет, когда она была уже тучной, сморщенной старухой; тетушка, остановившись перед своим портретом и откинув назад голову, с пафосом произнесла: «Qu’elle est belle!» [ «До чего хороша!»]. Она двигалась быстро и говорила почти скороговоркою. Она всегда была центром того общества, в которое попадала; молодежи говорила «ты», чуть ли и не молодым великим князьям; руки своей целовать не давала, отговариваясь: «Je suis vieille et laide» [ «Я уже стара и безобразна»]. Об архивах своего мужа уверяла, что от них пахнет «дохлятиной». Она глубоко чтила память своих родителей, в особенности своего отца, от которого унаследовала, между прочим, любовь к монастырям, которые она часто и благоговейно посещала. Последние годы своей жизни она подолгу живала в женском Влахернском монастыре близ Дмитрова, но в монастырь не поступала (ее муж давно умер), объясняя это тем, что и так, живя в монастыре, она весь монастырь смешит и только «в грех вводит». Она любила подразнить своего старшего брата графа Алексея Васильевича, тоже большого чудака, который в таких случаях, бывало, говорил: «Au fond la tante Olga est méchante…» [ «В сущности, тетушка Оля злюка…»], «и обжора она», добавлял раздосадованный дядюшка. Про время своей молодости она любила вспоминать: «Мы, Олсуфьевы, Мейендорфы, мы просто были государевыми дворовыми». Любя и зная двор, она всегда отличалась самостоятельностью, и когда умер мой отец в Аббации и мы с С<оней>, вернувшись в Москву, уже не поехали в Кремль, где жил мой отец (он последнее время был заведующим придворной частью в Моск ве), а остановились в доме Глебовых на Молчановке, то тетушка похвалила, сказав: «Вот за это люблю, служба кончилась, и делать там нечего, это по-нашему, по-Олсуфьевски!» Тетушка ценила простой русский народ, совместно с которым любила и умела шутить и молиться. Частица ее дневника, написанного в 50-х годах, вошла в неизданные еще мемуары ее дочери и моей двоюродной сестры М. Васильчиковой.