Вспоминая столовую, я почему-то вижу раннюю весну в Буйцах: первый день Пасхи, мы проснулись поздно, в доме и на лицах праздничное настроение; с улицы доносится непрестанный звон; мы идем в светлую столовую; там накрыт большой стол с разговлением: тут и Олсуфьевский каймак, которым в былые времена мой дед Василий Дмитриевич угощал молодых великих князей и который потом всегда подносился моими родителями к Пасхе государю Александру Александровичу, а затем – вдовствующей императрице Марии Феодоровне. Приходит батюшка отец Петр; он преисполнен торжественности великого дня; краткое молебствие, затем мы усаживаемся за стол, вспоминаем ночную службу, хвалим певчих, а со двора все доносится несмолкаемый звон. На зеленеющих буграх – толпы разряженного народа, качели, катание яиц… Сергий[138] спрашивает, когда я буду христосоваться; это христосование, по обычаю прежних лет, со старшиной, сельским старостой, служащими и всею дворнею. Я назначаю час, кладу замшевый мешок с серебряными рублями на столик красного дерева перед печью, и начинается христосование; благопристойные лица, примазанные волосы, трехкратный поцелуй и «покорнейше благодарю».
А то – конец марта; зимний, уплотненный путь узкой и высокой лентой желтеет среди осевшего снега, кое-где еще торчат уже ненужные вехи, журчат ручьи и набухают ложбины, над проталинами высоко поют жаворонки, а в черных ветлах копошатся и кричат грачи.
С порывами теплого ветра доносится редкий великопостный звон, то дребежжаще-звучный, то протяжно-унылый[139]. Вот молодая женщина, стройная и гибкая, в новом желтом полушубке, в лаптях и онучах осторожно выбирает себе путь по плотине набухшего пруда… Чувствуется в природе, в людях, в этом звоне, что что-то готовится: вершится действо обновления, вершится действо весны!
Прежде, как я говорил, северная часть столовой, отделенная стеной, была моей детской, и сколько детских воспоминаний восстает в моей памяти, когда я представляю себе эту милую комнату[140]: вот я совсем маленький, меня усаживают за кругленький столик у окна; Василиса принесла мне ужин, а няня громко разговаривает и смеется с зашедшей прачкой Варварой; летний закат обдает золотом кусты сирени перед окном, в которых чирикают воробьи; косые лучи освещают пылинки в воздухе, которые то подымаясь, то опускаясь, медленно движутся навстречу лучам, на карнизе потолка играют световые зайчики; в комнате жужжит большая муха и стукается о железную сетку в окне… Бывало, в такие вечера, когда я был постарше, Василиса рассказывала мне про старое время в Буйцах, про свою молодость, как однажды, еще в крепостное право, она с другими вязала рожь в Околках и как приезжали из Петербурга молодые господа – мои дяди графы Алексей и Адам Васильевичи.