Вик быстро подбежал, кочергой достал диск из камина и схватил его. На первый взгляд он был цел.
Он обернулся к Сирьелю, который валялся у его ног в луже собственной крови. Губы его еле заметно задвигались,
– Как… как вы узнали… – прохрипел он.
Стиснув челюсти, Вик ботинком ударил его по лицу:
– Я уже однажды видел, как ты умер, мерзавец. И на этот раз тебе тоже не будет пощады.
Старик испустил дух.
Со стороны двери послышался шум. Вик обернулся, сам не свой от нервного напряжения, держа палец на взведенном курке.
В гостиную, задыхаясь, влетел Стефан. Вик не сдвинулся с места. И тогда тот, у кого все отняли, все украли, набросился на тело старика, как изголодавшийся волк, и бил, бил его без остановки. Тощее тело подпрыгивало от ударов.
– За что, за что? Мразь! Падаль!
Вик вложил пистолет в кобуру и схватил друга за руки:
– Оставь его. Это уже делу не поможет.
Стефан выпрямился, глаза его были налиты кровью от ярости. Он кивнул на диск, который Вик держал кончиками пальцев, и повернулся к широкому экрану на стене:
– Поставь.
– Разреши мне сначала самому это посмотреть.
Стефан выхватил диск из рук Вика и вставил в гнездо дисковода.
Экран засветился.
И началось нечто немыслимое.
Потянулся поток коротких вспышек подсознания, череда эпизодов, среди которых были и стоп-кадры, и более-менее длинные фрагменты, и короткие перебивочные вставки, которые вторгались, как удары скальпеля. На экране шли вперемешку черно-белые и цветные кадры и кадры в режиме сепии. Съемка то ускорялась, то замедлялась, то возникали наплывы и затемнения. На экране возникали жертвы в разных стадиях мучений. Изображения чередовались с рентгеновскими снимками переломов, фотографиями всевозможных ран, язв и ожогов. Оба зрителя морщились, трясли головой, смотрели не видя и слушали не слыша. Все изображения сопровождались звуками: визгом пил, треском молотков, криками, гудением огня. На экране то брызгала кровь, то вылетали внутренности, то кто-то кричал от боли. Но когда на миг появилось изображение кричащего рта, в который запихивали тряпичный кляп, Стефан рухнул на пол.
Это был рот его жены.
Через несколько секунд в череде чудовищных кадров появились ее большие голубые глаза, потом грудь. А потом снова бесконечный поток пыток и мучений других жертв. За ними опять переломы, рентгеновские снимки. Череп, берцовая кость, раздробленная на мелкие кусочки кисть. И все это сопровождалось детским смехом, дразнилками, издевательством, свистом. Потом возникли фотографии детского тела, проткнутого иголками. Чей-то плач, чей-то гогот. Факир, протыкающий себе язык, индийцы, которые ходят по углям и ныряют в битое стекло.