– Могу ли я принести мосье аперитив?
– Нет, – слегка раздражаясь, ответил Гарольд.
Именно сегодня вечером для Гарольда выбор ресторана был очень важен, и он надеялся, что не ошибся. Он невольно протянул правую руку к нагрудному карману пиджака. Кожаный футляр был холодным и гладким на ощупь.
Официант, помедлив секунду, отошел и остановился шагах в трех от столика, заложив руки за спину.
Гарольд отхлебнул из стакана воды.
Конечно, они могли бы встретиться и в баре у Мики в Бруклине. Или в одном из итальянских ресторанов, которые они, впрочем, любили посещать. Но пиво и спагетти казались Гарольду слишком обычными, а вот ресторан изысканной французской кухни, по его представлению, соответствовал поводу.
Кроме того, тут не было ни немецких жареных колбасок, ни немецких кнедлей. Здесь не пели и не говорили на немецком. На стенах не висели немецкие стяги, а официант не носил немецкий национальный костюм, хотя и был несколько назойлив. Это было так хорошо!
Гарольд не сводил глаз с двери и пытался вспомнить, сколько немецких союзов и организаций Ванда посетила за последние три недели: она была в «Шварцвальдском братстве», у «Мекленбургских селянок», в «Певческом обществе гамбургского единодушия». Кроме всего прочего, еще и у «Дунайских швабов». Ванда подробно рассказывала Гарольду обо всех традициях «землячеств» – так назывались эти группы – и делала это с мечтательным выражением лица. Она говорила о дружбе между членами этих сообществ, об их любви к родине, которой был пронизан каждый жест и каждое слово. Ванда до сих пор не была уверена, в какую организацию вступить: не могла решиться. Ей нравились песни северных немцев, у баварцев – вкуснейшая еда, у дунайских швабов – интересные обычаи и ритуалы. Когда Гарольд в последние выходные хотел забрать Ванду на прогулку, то обнаружил ее сидевшей за вязанием: в настоящее время все увлечения девушки были связаны с этим. «Зеленые долины и Дуная голубая вода будут радовать наше сердце всегда» – показала она ему лозунг, под которым как раз вышивала букву «Г», при этом больше со страстью, чем с умением. Рут Майлз воспринимала все это болезненно, но что мать могла поделать против увлечения дочери?
Гарольд улыбнулся. Ванда! Она подошла к своему нынешнему проекту с вдохновением, и выглядело это действительно своеобразно.
После отъезда Марии девушка была просто одержима идеей исследовать собственные немецкие корни. Своим фанатизмом Ванда напомнила ему некоторых коллег по бирже. Их никогда не удовлетворял оборот, и они всегда упрекали себя в том, что должны действовать еще быстрее и агрессивнее. Для большинства это стало идеей фикс, которой была подчинена вся их жизнь. При всей преданности профессии Гарольд никогда бы не хотел стать таким, в чем он и поклялся себе.