– И что же это должно быть, скажите, пожалуйста? – На посиневшем от холода лице читалось сомнение.
Ванда с наслаждением закрыла глаза, смакуя слова, как сахарную вату на языке:
– Настоящее искусство заключается в том, чтобы продавать истории!
Первые дни оказались самыми тяжелыми. Дыра, которая внезапно стала зиять в жизни Марии, была такой большой, что она не понимала, как теперь закрыть ее.
Франко был в Америке, а ее заточили. Собственно, все было просто. Но ее разум отказывался понимать это даже спустя недели. Основное время дня голова ее была пустой. И только тогда можно было все терпеть. Тишину. Одиночество. Заключение. Кинжал в сердце.
Мария стояла у зарешеченной стеклянной двери, прислонившись лбом к стеклу. Легкий ветерок качал цветущие миндальные деревья, розовый снег лепестков кружился в воздухе, покрывая нежной пелериной сад. Только это и положение солнца говорило Марии о том, что пришла весна. В саду Патриции времена года перетекали одно в другое, как пятна туши на мокрой бумаге.
«В Лауше зима, наверное, все еще держит людей крепкой хваткой, – эта мысль пришла в голову Марии так неожиданно, что она не успела прогнать ее вовремя. – Может, они уже иногда по утрам слышат пение весенних птиц, которое помогает людям продержаться. Но, скорее всего, каждый день разгребают лопатами снег, посыпают лозой осиротевшие улицы и ждут».
Горячие слезы покатились по щекам Марии и упали на пол.
Снег. Услышит ли она когда-нибудь знакомый хруст взявшегося коркой снега под ногами?
Она так сильно потерла лицо, что разболелась кожа. Не плакать. Не пугать ребенка. Продержаться, это не может длиться вечно. Она каждый день надеялась на возвращение Франко. И тогда…
Она не останется здесь ни на минуту!
Мария твердо решила, что ребенок – ее путеводная нить к будущей жизни: она покинет Франко и заберет малыша с собой.
Больше никаких дискуссий, никаких «почему», на которые нет ответа. Нет больше и чувств к Франко. Все остальное она загнала в угол сознания, запретив себе рыться в нем. Разве не говорят, что время лечит раны?
Для Марии уже не имело значения, знает ли Франко, что ее заперли, как преступницу, или он ни о чем не подозревает. Она читала его прощальное письмо тысячу раз, повторяла каждое слово. «Я умоляю, дождись меня. Я позабочусь о том, чтобы ты ни в чем не нуждалась». Вот славно! Но из Патриции ничего было не выжать.
– Франко в Америке, а ты здесь, – звучал ее равнодушный ответ на все вопросы Марии. И в какой-то момент Мария смирилась. Также смирилась и с тем, что бежать не было никакой возможности. Для ее тюрьмы не нужны были решетки, запертые двери и окна, достаточно было глаз и ушей повсюду.