Александр Иванович от огорчения слег. Да так и не вставал больше - Мария Вацлавовна похоронила его и осталась оплакивать свою вдовью долю. Не очень еще взрослый сын попробовал стать кормильцем семьи, но в условиях жесточайшего кризиса, охватившего в те годы Польшу, приличного заработка найти так и не смог. Поехал искать счастья в другие края. В Харбине кое-как устроился шофером и был рад этому - жить, хоть бедно, можно. Вызвал к себе мать. Вот она и поехала к нему.
- Я могу все это записать с ваших слов и попросить вашу подпись? - спросил Михеев.
- Э-э… Как угодно. Но сами, понимаете, я отвечать не могу…
- За свои-то слова отвечать можете?
- За свои… э-э… могу.
Михеев наскоро записал показания. Иван Карлович вывел свою каллиграфически четкую подпись с курчавым росчерком.
- Благодарю. Будьте здоровы,- попрощался Михеев.
- Желаю и вам здравствовать,- расшаркался, держась за поясницу, Иван Карлович.
- Где ты пропадаешь? - встретили в Управлении.- Тебе срочная телеграмма.
«Что там еще?» - обеспокоенно думал Михеев, спеша по длинному коридору в указанную ему комнату. Телеграмма гласила: «Анеля Пуйдокас покончила самоубийством срочно выезжайте».
У Михеева опустились руки.
- Вот так,- встретил Михеева Патраков в своем кабинете, сумрачно складывая бумажную гармошку.- Анеля Викентьевна приказала долго жить. Мужу. А он, оказывается, тоже. Что там случилось?
Михеев рассказал.
- М-да…- вздохнул Патраков.- Досадно, конечно, что все так получилось.
- Знаю, виноват - на минуту отвлекся, и вот…- развел руками Михеев.- Но разве предусмотришь? Если человек задумал такое, то сделает. Он ведь мог просто о стенку головой - в такой ярости был. А я, что ж - готов отвечать…
- Ну, ты очень-то не терзайся,- сдержанно успокоил его Патраков. И Михеев оценил это необычное для начальника доверительное «ты».- Твоей вины тут нет. Всего не предусмотришь, это верно. Жить он, твой парашютист, будет, а что расшибся, так ведь никто его не толкал на это. С чего бы он все-таки, как думаешь?
Михеев, прежде чем ответить, помолчал.
- Добра жалко.
- Это-то ясно,- усмехнулся Патраков.- Какого?
Михеев снова замялся, потом угрюмо и виновато ответил:
- Своего.
- Как - своего? - отбросил Патраков уже совсем почти законченную бумажную гармошку.- Вы ж за царским добром гонялись, за тобольским кладом?..
Но Михеев будто ждал этого удивления и, оправившись от смущения, заговорил твердо и убежденно:
- За чужое добро он не стал бы с жизнью расставаться, пусть это даже и царское добро было бы. Не такой уж он правоверный монархист. Для него царь и бог - свое добро.