А в харчевнях и на базарах пьяные бородачи-дезертиры в папахах из бумажной мерлушки, в изодранных и прожженных шинелях, то плача, то матерясь, орали привезенные из мазурских окопов лозунги - «Долой войну!», «Землю и волю!», добавляя к ним свои, импровизированные- «В расход Николашку! К ногтю Сашку, распутинскую подстилку!». Смачно закусив огурцом поднесенный доброхотом лафитничек, уходили, покачиваясь, к себе на заимки - подальше от войны, подальше и от греха: как-нибудь и без нас справятся с построением новой жизни…
Те, кто понимал, что к чему, кто не просто кричал «Долой войну!», а знал, что за это еще надо бороться и бороться,- те долго не засиживались в стоявшем вдалеке от решающих схваток Тобольске. Снарядив сидора, снова ехали туда, куда звала их совесть,- сражаться за новую жизнь.
Обыватель - насторожившийся и притихший, испуганный отдаленным гулом грозных событий, жался по дворам, судачил втихую на врытых у ворот лавочках, вздыхая: «Господи, пронеси!», хотя, что_именно «пронеси», твердо не знал - то ли царя, то ли большевиков. Впрочем, все равно - лишь бы привычный покой, привычный достаток, привычная рюмка водки к обеду да варенье и медок к вечернему чаю, гусь к рождеству и поросенок к пасхе, пьяная трехдневная карусель в именины и недельная - в свадьбу сына или дочери, привычная благолепная обедня в «своей» церкви - устоявшийся, от дедов ведущийся распорядок и настрой жиз-ни, под которой так хорошо ни о чем не думать, ни о чем не болеть, а пребывать в счастливом, без тревог, полусне…
Сложное было время. Его по одной странице учебника не поймешь, не охватишь всей мощи событий, величия и сложности эпохи.
- Вернемся в настоящее? - предложил Саидов.- Обед… впрочем, что обед - ужинать пора.
- Вернемся,- охотно согласился уставший Михеев.
Списки «личного состава» монастыря не сохранились, и Саидову, выполняя задание Михеева, пришлось изрядно помыкаться, чтобы разыскать оставшихся в живых монахинь. Отчасти помогли в этом сохранившиеся в архиве Окротдела материалы 1923-1924 годов. По ним же удалось расшифровать некоторые «клички».
На свою долю Михеев оставил знакомство с самим бывшим монастырем.
Монастырь встретил его гамом ребячьих голосов, оживленной кутерьмой разнокалиберных, но одинаково одетых огольцов на просторном мощеном дворе, грязными, давно не беленными, с отбитой штукатуркой, стенами храмов, жилых корпусов и подсобных служб.
Михеев в сопровождении детдомовского завхоза, хмурого человека в старой красноармейской шинели, обошел все помещения, дотошно осмотрел собор, облазив не только алтари, приделы и притворы, но и колокольню, исходил вдоль и поперек старое заброшенное кладбище, сад, огород. Даже древнюю каменную стену, окружавшую монастырь, обошел всю кругом, внимательно осматривая, только что не обнюхивая ее. Иногда, сверяясь с записями в блокноте, подолгу присматривался к чему-то. Путаясь в длинных полах шинели и припадая на больную ногу, завхоз молча следовал за ним, бряцая связками ключей.