- А если живы, да не захотят подтвердить?
- Тогда уж не знаю как.
- Подумайте. От этого многое зависит. Верить вам на слово я не могу, сегодня вы опять подтвердили это. Подумайте и о том, что вы знаете еще о романовских ценностях. Что выносили и прятали вы сами или что прятали другие. Чем скорее расскажете все это, тем скорее поедете домой. Договорились?
- Вспоминать мне больше нечего. А вообще, как прикажете,- сухо ответил Каменщиков, явно недовольный исходом разговора.
Обыск в доме Каменщикова на окраине Тюмени ничего существенного не принес. Разнокалиберная посуда - тарелки и чашки из дворцовых сервизов, дюжины две ложечек- десертных и чайных, с вензелями и гербами. Не брезговал в свое время царский писец и мелочью - пепельницами, солонками, то есть тем, что входило в карман. Ни ожерелья, ни шпаги, ничего другого, действительно ценного, не оказалось.
«Прячет? Сумел продать? Или действительно передал все, что выносил, по назначению? - гадал Михеев, перечитывая протокол обыска.- Могло быть и то, и другое, и третье. А могло и так: часть продал, часть прячет, часть - передал».
Неожиданным шансом в пользу Каменщикова было признание Гусевой. Да, она получила от него сверток, не зная, что в нем, для передачи… полковнику Кобылинскому. И, как утверждает, передала. Сошлось и время - март восемнадцатого года.
Предстояло еще допросить Предано, бывшую прислугу Гендриковой.
Паулина Касперовна Преданс, несмотря на то, что всю свою 56-летнюю жизнь прожила в России (Рига, ее родина, в то время входила в состав Российской империи), так и не сумела овладеть русской речью.
Она говорила как человек, первый месяц живущий в чужой стране,- с трудом подбирая (и все-таки перевирая) слова, неправильно строя фразу, неимоверно коверкая произношение. Вместо «пыль» она говорила «пил», вместо «рыба» - «рипа», «люблю» - «лублу». Свой родной язык она, кажется, давно и полностью забыла, а хорошо помнила лишь немецкий, на котором ей приходилось разговаривать в доме высокопоставленной придворной дамы, где она долго служила прислугой. В остальном же она достаточно основательно освоила русские манеры, обычаи, нравы и утирала губы кончиком платка точь-в-точь, как это делают подмосковные бабы.
Высокая и тощая, коротко стриженная, с тоненьким и длинным, как хоботок, носиком на подернутом оспенной рябью лице, Паулина Касперовна и обликом своим являла какую-то странную смесь русского и иноземного.
Закинув ногу на ногу и завинтив их в какой-то немыслимый узел, она попросила разрешения закурить, ловко выбила папиросу из надорванной пачки «Пушки» и глубоко, по-мужски затянулась, выжидательно глядя на Михеева, листавшего папку с ее документами.