Бабушка в состоянии выговариваться часами. Предлагаю:
— Бабусенька! Раз мы с тобой во хмелю, давай тихохонько споем.
Она смеется.
— А что петь-то будем? Я уже все, чай, перезабыла, а ты тихонько-то не можешь: с детства не поешь, а орешь, что дверь скрипит.
На правду не обижаются. Прошу — ее любимую, про чайку. Она начинает волноваться. Убрала руку со скатерти, голову наклонила чуть набок, откашлялась, глаза сквозь стену:
Вот вспыхнуло утро, румянятся воды,
Над озером чудная чайка летит.
Ей много простора, ей много свободы,
У чайки луч солнца крыло серебрит.
Но что это? Выстрел…
Голос и вправду ослаб — тихий и дребезжащий, но поет чисто, как-то очень благородно. Правда, «у чайки…» совсем не вытянула и сконфузилась было, но я поощрительно покивал и показал большой палец. Дальше, с того места, где «…девушка чудная чайкой прелестной над озером тихо, спокойно жила…», голос ее начал крепнуть и почти перестал замирать. А последний куплет прозвучал чуть ли не радостно:
Как чайкой охотник, шутя и играя,
Он юное сердце навеки разбил.
Навеки разбита вся жизнь молодая,
Нет жизни, нет веры, нет счастья, нет сил.
Кончила она явно довольная собой.
— Па-па-па-па! В тебе погибла большая артистка, — льщу я ей.
— А что, может быть, если бы меня учили, — и начала безудержно хвастать: — Мне один поклонник говорил: «Феня, вы здесь, как большой бриллиант в куче мусора. Бросайте, — говорит, — все и бегите в город, а то совсем пропадете». А мне отца было жалко! Так и пропала. И папаша не против был, чтобы я училась. Когда я три класса кончила восьми лет с грамотой да подарком, учительница ему и скажи про мои способности. Ему бы тайком, а он ослушаться не хотел. Подошел к Бугрову и просит разрешения меня в гимназию отдать. А хозяин ему: «Бабе дорога — от печи до порога. Приучай, — говорит, — лучше к горшкам да ухватам». Крутого нрава был. Да… К нему бы вообще не подходить, а после этого разве поперек пойдешь? Так и осталась неученой. А желание-то было. Ох, какое было желание! Но к тому времени, как барышней стать, я и Толстого всего прочла, и Тургенева, и Герцена-то «Былое и думы», и всех теперь не упомнишь. А стихов знала — прорву. Сейчас уж, наверно, перезабыла. Да и то еще… Вот Надсо́на, например:
Поцелуй — первый шаг к охлажденью…
А дальше-то как? «Поцелуй…» Нет, не помню. Ведь давеча только рассказывала — взбрело что-то на ум… Видно, как вина выпью, остатки памяти теряю… Эх, не учили вот. А то, может, большим бы человеком сейчас была…
Вот Коленька Булганин. Тоже сын бугровского служащего, в гимназии учился, в сюртучке ходил. Потом уехал. Сказывали, революционером сделался, и гляди: одно время чуть не первым человеком в государстве стал…