Волнуясь, я бодро вышел из-за школы и слегка удивился. Вместо ожидаемого пепелища передо мной открылся кусок родной улицы, на первый взгляд почти не изменившейся. Уже со второго я понял, что все обстоит как раз наоборот. Улица была абсолютно мертва. Более мертва, чем если бы ее не было вовсе. Своей нереальностью она напоминала мне съемки какого-то вестерна: по знаку режиссера «начали» захлопали ставни и двери дощатых техасских домов, на улицу высыпали оживленные колонисты, из салуна вышла обворожительная креолка, два ковбоя скрестили на ней полные ледяного спокойствия и безумной отваги взгляды, негодяй из-за лошади уже целился из многозарядного кольта, и все это с проницательностью бога контролировалось благородным индейцем, случайно оказавшимся за трубой дома продажного шерифа.
По знаку режиссера «стоп» все побежали в буфет, и от зноя, шума, кипения страстей остались фанеры, изображающие дома, остывающие прожекторы, имитировавшие солнце, да свежие конские яблоки.
Согрешив этим довольно легкомысленным сравнением, мимо соседских домов, фасады которых пострадали меньше, чем тыл (видимо, пожарники с улицы повоевали), пустых окон и полного безлюдья я прошел к нашему.
Из двух ветел осталась одна, от которой я обычно кричал свой пароль. Подошел к ней и заглянул в черную дыру на втором этаже. Постоял так, — апатия какая-то нашла. Пошел к воротам. От них осталась лишь правая обуглившаяся половина. Через брешь просматривались насквозь двор, заваленный горелым мусором и щебенкой, и пространство, раньше бывшее большим садом, а теперь оказавшееся совсем коротким. Огромный котлован подступал вплотную к Дому, стоящему без крыши и задней стены, и уже подкрались к нему сзади вплотную два железных крепыша: бульдозер и маленький экскаватор — дожидались только своего часа — понедельника.
Оглянувшись, — бутафорская улица была по-прежнему пустынна — я зашел во двор.
Деревянной стены не было, но лестница оказалась целой и упиралась в выгоревшую синь осеннего неба. Идти наверх совершенно не хотелось, но ощущалось нечто кощунственное, подобное любопытству (а что почувствуешь?) и чувству долга (не зря же ехал!).
Осторожно, ощупью стал подниматься. На верхней ступени задержался. Вот здесь, справа, где сейчас не было ничего, было раньше окно.
Услужливая память не преминула напомнить, как я в последний раз выглядывал из него, и было это в мерзком сновидении накануне затмения; и как я стрелял здесь однажды в соседских кур из резинки, надетой на пальцы, и одна из проволочных загогулек непостижимым образом («бог шельму метит») глубоко впилась мне в ноготь; и еще, как в разные времена и годы в это окно влетали и вылетали смех и крики, клубы морозного пара, градины, бабочки и стрекозы, птахи, голуби, березовые поленья, коты и кошки…