механизированному, как нынешний. Однако при ближайшем знакомстве любому становилось
понятно, что Роббинс не был властным человеком. Он обладал отличным чувством юмора и был
прекрасным рассказчиком. Он был неизменно добр и заботлив, особенно по отношению к моло-
дым людям и особенно в отсутствие свидетелей его добрых поступков. Но больше всего в нем
поражали владение языком, ясность ума и потрясающая эрудиция, которой сопутствовала
изумительная память.
9
ИСТОРИЯ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ МЫСЛИ
Чтобы проиллюстрировать эти черты, я расскажу одну историю, хотя мог бы привести их множество.
Как это иногда случалось, я обедал с Лайонелом, и к нам присоединился Гарольд Ласки. Я занимал в то
время должность ассистента преподавателя, столь низкую, что в США у нее даже нет эквивалента.
Вскоре разговор перерос в оживленную дискуссию о каких-то малоизвестных авторах XIX века и их
еще менее известных критиках того же периода; я понятия не имел ни об одном из них. Однако я не
был обречен на роль немого слушателя. Время от времени по ходу беседы, высказав какую-либо
мысль, Лайонел поворачивался ко мне и спрашивал: «Не так ли, мой дорогой Уильям?» Затем он делал
паузу, достаточно долгую для того, чтобы я мог что-то сказать, если хотел, но недостаточно долгую
для того, чтобы поставить меня в неудобное положение, если мне нечего было сказать.
Он знал бесконечно много, помимо экономической теории, об изящных искусствах, опере, литературе
и истории, однако тот объем информации, которым он располагал в области экономической науки,
поистине поражал. Значительную часть этих знаний он изложил в своих лекциях. Эти лекции читались
в большой аудитории, называвшейся «старый театр», комнате, обшитой темными панелями, слабо
освещенной и весьма слабо отапливаемой. Я учился в Лондонской школе экономики в 1946-1949 годах,
сразу после окончания Второй мировой войны. Лондон еще хранил следы разрушительных бомбежек.
Топлива и еды было мало, и они строго дозировались. Студенческая братия, наряженная в
поношенную одежду, полученную по карточкам, являла собой толпу, неряшливую настолько,
насколько только можно себе представить. Однако все невзгоды забывались, когда студенты и
аспиранты слушали, зачарованные, гулкий голос лектора, который оживлял не только идеи, но и дух
наших предшественников в сфере экономического анализа.
Во время моих более поздних визитов в Лондон Роббинс обычно водил свою очаровательную жену,
личность не менее сильную, чем он сам, а также мою жену и меня заодно в Национальную галерею