Я снова обращаюсь к Чарли:
– Я давно пытался понять. Может, я что-то тебе сделал в детстве и не помню этого?
Он фыркает:
– Что ты мог мне сделать? Ты слишком жалкий.
– Значит, ты просто сам по себе такой говнюк? Это врожденное?
– Я сильнее. И умнее. И лучше тебя.
– Если ты так умен, тогда что ты здесь делаешь, Чарли? У тебя что, синдром важной персоны местного масштаба? Неужели в Гарварде ты был просто нолем без палочки?
Он сжимает кулаки:
– Следи за языком.
Моя догадка хороша. Даже более чем. Я попал в точку.
– Я прав, не так ли? Ты там не самый лучший. Выходит, что и здесь ты не самый лучший. Каково это – быть Не Самым Лучшим Сыном?
Теперь крючок у меня в руках. Лицо Чарли побагровело, и он снова раздувается. Если он еще сильнее сожмет челюсти, они точно сломаются.
– Хочешь знать, почему ты мне не нравишься? Потому что ты точно такой же, как и они. – Он кивает в направлении нашего отца. – Ты, и твоя корейская еда, и твои корейские друзья, и корейский язык, который ты учишь в школе. Это жалко. Сечешь, Младший Братец? Ты точно такой же, как все остальные.
Стоп. Что?
– Ты ненавидишь меня потому, что у меня есть корейские друзья?
– Да ты весь из себя корейский, – буквально выплевывает он. – Мы ведь вообще не там родились.
И тут я все понимаю. Правда понимаю. Порой тяжело жить в Америке. Порой я сам ощущаю себя так, словно нахожусь на полпути к Луне, застрял между ней и Землей. Меня покидает всякое желание выяснять отношения. Теперь мне просто его жаль, но для него это хуже всего. Чарли видит жалость на моем лице и приходит в ярость. Он хватает меня за ворот рубашки:
– Пошел ты. Думаешь, отрастил волосы и любишь стихи – и все сразу должны относиться к тебе по-другому? Думаешь, привел сюда какую-то чернокожую девчонку… Или мне лучше называть ее афро-американкой или, может, просто…
Но я не даю ему произнести это слово вслух. Я думал, придется как-то настроиться, собраться с духом, но нет. Я просто бью его в морду.
Мой кулак попадает ему в глаз, костяшки пальцев натыкаются на кость. Мне ужасно больно, и это несправедливо, учитывая, что, по идее, это я сейчас задаю ему трепку, а не наоборот. Он отшатывается, но не падает, не то что в кино. Это, откровенно говоря, разочаровывает. И все же гримаса на его лице стоит всех этих сломанных – а они, я уверен, сломаны – костей в руке. Ему определенно больно. Я хотел, чтобы до него дошло: я, его Младший Братец, не стану больше терпеть, я могу вздуть его сам. Теперь он знает, что мне надоело мириться с этим дерьмом. Однако удара явно недостаточно. Я слежу, как меняется выражение его лица – от боли и удивления к ярости. Он налетает на меня со своими лишними пятью сантиметрами роста и девятью килограммами мышц.