В одном из писем на родину Ильф, описывая закат в американской пустыне, обронил фразу, что при своей застенчивости не стал бы рассказывать о закате, не будь он таким необыкновенным. Характерное признание для Ильфа, который побаивался этих «вечных» тем литературы и, чтобы не показаться тривиальным в выражении своих чувств, «караулил,— как говорил Гоголь,— сам за собой». Но один необыкновенный закат, нью-йоркский, Ильф и Петров все-таки описали: «Дома так высоки, что солнечный свет лежит только на верхних этажах. И весь день не покидает впечатление, что солнце закатывается. Уже с утра закат. Наверно, от этого так грустно в Нью-Йорке». Печальные строки и полные символического смысла. Подпольный миллионер Корейко всей душой тянулся в тот мир, где отношения между людьми определяет один лишь бессердечный чистоган. Он берег себя для капитализма и, согреваясь в лучах золотого теленочка, вероятно, мог бы жить, даже не замечая, есть ли солнечный свет или нет его. Остап Бендер вздыхал об этом обществе, где миллионер легальная фигура и не скрывается в подполье, как у нас. Можно прийти к нему на прием и тут же в передней, после первых приветствий, отнять деньги. Что может быть проще? «Джентльмен в обществе джентльменов делает свой маленький бизнес». Но уже Остап, этот жулик с артистическими запросами, сохранивший в глубине души частицу человеческого, пожалуй, задыхался бы в царстве доллара. Что же сказать о простых, честных людях, которые и подавно не собирались объявлять стимулом жизни безостановочную погоню за деньгами?
И здесь мы подходим к тому главному выводу, который сделали для себя Ильф и Петров, покидая Америку, многое повидав и на прощание как бы суммируя свои впечатления: «Мы можем сказать честно, положа руку на сердце: эту страну интересно наблюдать, но жить в ней не хочется».
Такие слова они написали на завершающих книгу страницах. Такие же слова можно поставить эпиграфом к их последнему совместному рассказу «Тоня», который примыкает к «Одноэтажной Америке» как своеобразный эпилог. Ильф и Петров провели в Америке три месяца. Тоня Говоркова, молоденькая жена служащего советского посольства, прожила в Соединенных Штатах целых два года. Что она чувствовала, что испытывала, «сидя два года в полярной ночи»? Прежде всего — невыносимую тоску. Прекрасные улицы, превосходные американские магазины, автомобили, которые так нравились Тоне вначале,— это далеко еще не все, что нужно человеку в жизни. Духовные запросы простой московской девчонки — работницы с расфасовочной фабрики — оказались куда выше запросов среднего американца. Тот мог довольствоваться машиной, магазином. А Тоня не могла. Житель Вашингтона вполне обходился без театра. А Тоня привезла из Москвы любовь к театру и возмущалась, что в столице Соединенных Штатов нет ни одного театра, потому что кино, видите ли, оказалось делом более прибыльным. Среднему американцу нравились стандартные американские кинокомедии. Тоню они скоро начали раздражать, и даже сияние великолепной кинотехники больше не производило впечатления. В Москве у нее всегда было множество дел, времени не хватало. «И дела были какие-то интересные, веселые. А если невеселые, то нужные, значительные. А здесь она жила, как в больнице — чисто, благоустроено и безумно хочется на свободу».