Глава пятьдесят четвертая
У меня нет сил выходить на улицу прямо сейчас. Так что я пользуюсь предложением Ноя и какое-то время сижу в автобусе, разглядывая все вокруг. Хочу напитаться атмосферой гастролей – потому что, видимо, вижу и чувствую это все в последний раз.
В воздухе висит мускусный аромат лосьона после бритья, а под одной из столешниц наклеен ряд стикеров с яблок – остатки одного из перекусов. Игры для «Иксбокса» валяются на столе передо мной, напоминая о Блейке, – но я с радостью замечаю, что приступы отвращения, которые я испытывала раньше при одном только упоминании о нем, теперь гораздо слабее. Гляжу в конец автобуса – там кто-то уже начал строить пирамиду из пустых пивных бутылок – и замечаю старую толстовку Ноя. Она свисает с крючка; белые шнурки-завязки потерлись и кажутся серыми. Это та самая толстовка, в которую он меня закутывал, когда мы в декабре устраивали пикник на крыше «Уолдорф Астории». Та самая, которую он принес мне вместе с корзинкой в Риме.
Внезапно вспоминаю, как Ной накидывал на меня эту толстовку, чтобы я не замерзла. Тогда я ощущала себя в абсолютной безопасности, стопроцентно защищенной – чувство, которого я не испытывала уже очень давно, с автокатастрофы, впервые вызвавшей у меня паническую атаку. Подхожу к толстовке и прижимаю ее к груди, вдыхая слабый аромат лосьона после бритья Ноя.
Не пойму, счастлива я или мне грустно. Все, о чем могу думать, – как ужасно мне хочется, чтобы Ной снова завернул меня в свою толстовку, взял за руку и сказал, что все будет хорошо, что мировое турне отменилось, и он остаток жизни проведет вместе со мной в Брайтоне. В среду вечером мы будем гулять с нашим щенком по побережью и каждое утро вместе заниматься йогой.
Но это лишь мечта.
Мои эмоции борются друг с другом не на жизнь, а на смерть, а разум осознает, что выгляжу я, мягко говоря, странно. Если кто-то вдруг войдет и увидит, что я сижу в концертном автобусе Ноя и вдыхаю запах его толстовки, что он подумает? Поэтому я вешаю толстовку обратно на крючок и иду к двери.
И замираю, услышав чьи-то голоса прямо возле двери. Один – очень громкий, командирский. Его я знаю – это Дин.
На цыпочках подхожу к двери и выглядываю на лестницу. Дин небрежно привалился к автобусу и разговаривает с двумя мужчинами в спортивных куртках с завязками на шее и цветных легких брюках. Мой внутренний голос сейчас такой же громкий, как голос Дина, и он орет, что подслушивать – глупая и опасная идея, особенно учитывая, чем это закончилось в последний раз. Но тут я слышу, как Дин упоминает мое имя, и уже не могу не слушать.