В ответ я не услышала ни звука, они просто молча вышли, я – вслед за ними и, с трудом открыв висевшую на одной петле калитку, безбоязненно вошла во двор, потому что продавщица предупредила меня, что собаки у Марьи нет. Ведущая к крыльцу дорожка едва угадывалась – снег здесь давно никто не чистил, и я, чуть ли не по колено утопая в нем, пробралась к двери. Стучать пришлось довольно долго, но наконец занавеска на окне рядом с дверью дрогнула – из дома на меня явно кто-то смотрел. Потом чуть приоткрылась форточка, и оттуда раздался дребезжащий старческий голос:
– Чего надо?
– Мария Федоровна! Я к вам по делу, – сказала я. – Откройте мне, пожалуйста, или сами выйдите на крыльцо. Интерес обоюдный: мне – информация, вам – деньги.
– Сейчас, – пообещала она, услышав заветное слово «деньги».
Ее «сейчас» заняло не меньше получаса, но я стойко ждала. Наконец дверь приоткрылась, и в щели показалось лицо классической Бабы-яги из сказок, седые космы, во всяком случае, были такие же. На голову она набросила дырявый, бывший когда-то очень давно пуховым платок, на себя накинула ватник, помнивший еще строительство Беломорканала, а на ногах у нее были мужские валенки с галошами совершенно ужасающего размера. Она молча смотрела на меня и ждала – сговорились они все, что ли, в молчанку играть?
– Мария Федоровна! Два года назад, 3 января 2016 года, к вам приходил мужчина, который интересовался Кузьмиными. По виду городской, вежливый, обходительный. С бородкой и усами и в темных очках, которые в помещении светлеют. Расскажите мне все, что вы помните об этой встрече.
– Тысяча, – прокаркала она.
– А не многовато будет? – Я решила для вида поторговаться.
– Ступай с богом, – старуха собралась закрыть дверь.
– Хорошо, я согласна, – сделала вид, что сдалась, я. – Но тогда вы еще посмотрите фотографии – вдруг кого-то на них узнаете.
– Еще тысяча, – заявила она.
– Мария Федоровна, это разбой! – сказала я и, увидев, что дверь дрогнула, быстро добавила: – Пусть будет так.
– Деньги покажи, – потребовала она.
Я достала из сумки кошелек, из него две тысячные купюры, которые показала ей, а потом убрала в карман пуховика.
– В сени зайди – не девочка я на холоду лясы точить, – произнесла она и отступила в сторону. – И дверь не расхлебянивай! Не лето!
Я прошла в сени, где горела слабая, по моим впечатлениям даже меньше сорока ватт, лампочка. Дальше меня не пригласили, да мне не очень и хотелось – запах там стоял такой, что дышать невозможно. И это в проветриваемых сенях! Как же тогда воняло в самом доме? Нет! Лучше не представлять.