Эддисон слегка подтолкнул меня плечом.
– Держись. Через полчасика уже встанет Марлен, и мы можем составить ей компанию.
– Мы собираемся оккупировать кухню Вика…
– Дом – Вика, а кухня – Марлен.
– … и надоедать его матери, пока он не проснется?
– Именно таков мой план. А что, как ты думаешь, она там будет готовить?
Не имеет значения – все будет потрясающе, тем более что давешний ужин остался в какой-то другой жизни. Прислонившись к дверце машины, я разглядывала темные кроны деревьев. Оттуда не доносилось ни звука, и казалось странным в итоге обнаружить, что деревья так молчаливы. Странно и пугающе.
– Знаешь, Шиван заставила меня возжелать марленовых слоеных вертушек с ягодно-кремовой начинкой.
Брэндон ухмыльнулся, глядя на меня с другой стороны машины, и нажал клавишу брелока; блокираторы дверей с тихим щелчком поднялись.
– Садись, hermana. Мы успеем выпить кофейку до того, как проснется Вик.
– Видимо, это шикарный способ забыть о покойниках.
Мы оба невольно оглянулись на злополучный освещенный дом, где еще лежали убитые старшие Уилкинсы, а их испуганным до ужаса и травмированным сыном занимались в больнице чужие люди.
– Мы оставим ему одну чашку. Ну, или три четверти чашки.
– Заметано.
Я скользнула в машину, пристегнулась и закрыла глаза в ожидании того, когда мы повернем на автомагистраль, где кроны деревьев не нависают над самыми головами.
Жила-была некогда девочка, которая боялась ночи.
Ночь – не обязательно тьма. Темный чулан, темная комната, темный сарай… такие места могут измениться мгновенно. Вы можете разогнать их мрак – по крайней мере, попробовать.
Тем не менее бывает и беспросветно темная ночь. Ночью обычно приходится стискивать зубы и пережидать, вне зависимости от того, что может случиться.
Папа начал приходить к ней ночью, и тогда тьма изменилась. Он не бил ее, если она не сопротивлялась, если не возражала ему. Он мог целовать синяки, оставленные ей днем, называть ее своей доброй девочкой, своей прекрасной девочкой. Он мог спросить, не хочет ли она осчастливить его, чтобы папочка мог ею гордиться.
Снизу из коридора до нее доносились крики ее мамы. В том доме все было слышно, не важно, где они находились.
Поэтому она думала, что мама тоже могла слышать, когда ее папа стонал и кричал, и говорил, говорил, словно не мог молчать…
Ее мама, должно быть, все слышала.
Но она никогда не видела маму ночью.
Видела только папу.