– Как она себя ощущает?
– Оклёмывается, – улыбка вернулась, мимолетная, но искренняя, – и собирается присоединиться к нам в Мэриленде для финальной фотосессии. После этого намерена обновить свой паспорт и подготовить все необходимое, чтобы отправиться потом вместе со мной в Париж. По-моему, она почувствует себя лучше, когда их с матерью разделит океан.
– Меня немного беспокоит то, чему она может научиться от тебя и твоей матери.
– На нашей улице, недалеко от нашего дома, есть балетная студия. Я делала много их официальных фоток, они разрешали мне снимать репетиции и занятия в классах, и даже несколько сценических программ. Думаю, я сведу ее туда и представлю им.
Да, Патрис Кингсли с детства любила танцевать, а Равенна поддерживала свой дух, продолжая танцевать в Саду, и даже после спасения я сама не особо понимала, кто больше стремился танцевать – Равенна ради самосохранения или Патрис, просто любившая танцы.
– Отличная идея, – прошептала я, и Прия, кивнув, наклеила какую-то полоску бумаги и взяла лист с поблескивающими стразами стикерами.
Около полуночи, когда она уже крепко спала, закутавшись в плед, Эддисон пошевелился и, привстав на локтях, окинул взглядом палату.
– Hermana?
– Я здесь.
– Подними свою задницу и перебирайся ко мне на кровать. Твое кресло я вижу словно в тумане.
Усмехнувшись, я отложила журнал с ручкой и осторожно присела к нему на кровать. Его левая нога поддерживалась чем-то вроде формованного пенопласта, но мне не хотелось стеснять его. К счастью, трубка капельницы и провода приборов тянулись с другой стороны кровати. Я прилегла к нему под бок, пристроив голову ему на плечо, и мы просто передохнули немного в тишине.
– Кто-нибудь позвонил моим родителям?
– Они путешествуют по Аляске с твоими дядей и тетей. Мы сообщили им, что ты поправляешься после операции, а сам ты позвонишь им, как только перестанешь кайфовать под наркотой.
– Пожалуйста, скажи мне, что вы не…
– Нет, мы не говорили твоей матери, что ты ловишь кайф, – фыркнув, заявила я. – Просто сообщили, что тебе дают сильное болеутоляющее.
– Мне это не нравится.
– Бедняжка…
– Да, чертовски не нравится, – промямлил он, опять проваливаясь в сон.
Ненависть Эддисона к сильным обезболивающим не имела ничего общего со стремлением оставаться мужественным и терпеливым; он просто терпеть не мог того, что из-за них выпадал из реальности.
Не знаю, когда сама я задремала. Мне смутно помнится, что кто-то коснулся моих волос, и я почувствовала тяжесть одеяла, но убаюкивающий голос сразу успокоил и усыпил меня.