– Возможно, у меня там легкий бардак, – сконфуженно произнесла она, – я начала отбирать вещи для передачи в благотворительный фонд.
– Но свободная тропинка там осталась?
– Да.
– А как насчет живности?
– Не-ет, – с отвращением протянула Элиза, искоса глянув на меня.
– Ну, может, какие-нибудь цветочки?
– Нет!
– Тогда все отлично.
– У тебя подавляюще низкие критерии. – Она вздохнула и, открыв дверь, включила свет в прихожей.
Войдя вслед за ней, я закрыла и заперла дверь и бросила первый взгляд на ее жилище.
– Боже, Элиза, охренеть!
Вздрогнув от изумления, Стерлинг уронила ключи, хотя ее рука тянулась к крючку.
– Ты никогда не называла меня Элизой.
– Потому как никогда еще не видела этого. Может, я уже вовсе не смогу больше называть тебя Стерлинг.
Густо покраснев, она подняла ключи и аккуратно повесила их на штырек одежной вешалки.
– То есть, видимо, Эддисона мне сюда пускать нельзя?
– О нет, блин… он сразу с воплями умчится обратно на парковку.
Рассмеявшись, я слегка продвинулась в глубь квартиры. Стены выкрашены изысканно-холодным розоватым цветом, хотя одна стена – для контраста – розовела более смело. Раздвижная застекленная дверь вела на крошечный балкон, закрытый не только плотными жалюзи от солнца, но и ярко-розовой портьерой и прицепленными к карнизу лавандово-голубыми занавесками с волнистым завершением типа… как же это, может, типа подзора? Или оборки? В общем, эта более короткая оборка окаймляла верх занавесок, а сами они еще были обшиты двумя рядами розовой тесьмы, украшенной пунктирно-крошечными шариками. Вся обстановка комнаты выглядела идеально стильной, как изысканное угощение из журнала «Жизнь Марты Стюарт», типа изящных кексиков в гофрированных формочках, глазурованных рукой самой Благословенной святой Марты, сошедшей с телеэкрана[29]. Тот же идеальный стиль сохранялся на кухне, где даже набор полотенец на буфете гармонировал по цвету с ручками плиты.
Единственный относительный беспорядок я заметила вокруг обеденного стола, покрытого бледно-желтой и мятно-зеленой скатертями. На двух креслах висели какие-то вещи; на одном стояла полупустая открытая коробка, а на другом – почти полный мешок для мусора.
– Боже, Элиза Стерлинг, охренеть. Я… честное слово, я не могу припомнить, когда в последний раз видела так много рюшечек. Или это оборочки?
Лицо ее уже пылало, и она деловито повесила сумочку на штырек рядом с ключами.
– Пожалуйста, не говори Эддисону.
– Пожалуй, я не стану портить ему такой сюрприз. – На меня напал безудержный смех, а бедная девушка с каждой минутой выглядела все более смущенной, поэтому я обхватила ее плечи не медвежьим, а скорее легким, как у коалы, объятием и спросила: – Почему же ты никогда не упоминала, что у тебя столь изысканные девчачьи вкусы?