В этот момент ровный гул двигателей сменился подозрительным треском, а спустя несколько секунд левый двигатель заискрил и оказался объят сполохами пламени.
– Твою же мать! – выдохнул Медынцев и ринулся в кабину пилотов.
Я вскочил и рванул следом, замерев возле открытой двери кабины.
– Сивцев, что это за херня?! У нас двигатель горит!
– Да я и сам вижу, не слепой, – на удивление спокойно ответил немолодой пилот. – Утечка масла образовалась, а перекрыть не получается.
– Откуда утечка?
– А я знаю? Сбить нас не могли – до линии фронта ещё лететь и лететь, ПВО тут по навигации быть не должно, да и вражеской авиации не наблюдается. Эти же двигатели не рассчитаны на столь долгий режим работы. Понавешали дополнительных баков… А я предупреждал, что моторы могут не выдержать, вот вам и пожалуйста!
– И что теперь делать? – спросил немного успокоившийся Василий Карпович.
– На одном двигателе можем дотянуть до наших, но это если удастся сбить пламя.
– А если нет?
– Придётся садиться. Не гореть же заживо, а так хоть шанс есть.
– Куда садиться, Петрович? К немцам?!
– А ты что предлагаешь, майор? Героически разбиться?
– Да ты что, Сивцев, я же тебя… – Медынцев потянулся рукой под пиджак, но на пилота это не произвело никакого впечатления.
– Ну давай, кончай нас с Серёгой прямо здесь. А потом сам садись за штурвал и тяни до фронтовой полосы.
– Петрович, ты пойми, никак нельзя, чтобы наш пассажир попал в руки к немцам. Да и я лучше застрелюсь, чем окажусь в плену.
– Мы же не собираемся садиться на аэродром. Или ты думал, я просто мечтаю в немецком плену оказаться?
– А куда же тогда?
– Куда-куда… На лес, поле, что попадётся. И молиться, чтобы при посадке самолёт не развалился и не вспыхнул. У нас же там ещё горючки два полных бака. А может ещё и в полёте рвануть.
– Я извиняюсь…
Все трое обернулись в мою сторону.
– Извиняюсь, что вмешиваюсь, но, может, у вас имеются парашюты?
– Откуда?! – с ноткой пробивавшегося отчаяния выдохнул Сивцев. – Не предусмотрены, хоть я и говорил начальству, что не помешали бы. Понадеялись на надёжность американской конструкции, вот вам и пожалуйста, – снова повторил он свою присказку.
Пилот повернул голову влево, прижав нос к стеклу.
– Горит, собака, и высота резко падает. По-любому придётся садиться. Майор, займите с пассажиром места. И пристегнитесь ремнями, посадка будет жёсткой.
В том, что посадка и впрямь будет жёсткой, я убедился спустя несколько минут, когда Douglas DC-3 с оглушительным треском проломился сквозь лес, оставляя за собой широкую просеку. Крыло с горящим двигателем отлетело сразу, словно только и ждало этого момента. Сквозь приоткрытые веки я видел, как Медынцев беззвучно разевает рот, по губам читая, что он отчаянно матерится. Я же про себя молился всем богам, от Христа до Будды. Кто-то из них, видно, мои мольбы услышал, потому что, когда самолёт наконец остановил своё страшное движение, мы с Медынцевым были не только живы, но и вполне неплохо себя чувствовали, если не считать побелевшего от пережитого ужаса лица куратора.