Ещё кучка левее... Правее тоже, и гораздо больше, чем первая...
Гильчевский опасался раньше времени поверить в успех, он только сказал с виду безразличным тоном:
— Кажется, кое-где идут наши мадьяры рачьим ходом.
— Не отступать ли начали? — тем же тоном отозвался Протазанов, а Игнатов подхватил возбуждённо:
— Что? Что? Победа, а? Победа?
Это раздосадовало Гильчевского. Он крикнул яростно:
— Какая там победа! Какой вы скорый!
В это время начальник связи, поручик Данильченко, отрапортовал, подойдя:
— Телефонограмма от полковника Ольхина, ваше превосходительство!
— А? Что? — встревожился Гильчевский.
— «Первый батальон мой обошёл через мост позиции противника, ворвался в Красное и гонит австрийцев», — с подъёмом отчеканил поручик.
— Ну вот, очень хорошо, очень хорошо... — обрадованно сказал Гильчевский, но тут же добавил, строго глядя на Игнатова: — Хорошо что, собственно? Хорошо, что сапёры успели поправить мост там сгоревший, — вот что! Вот мост и пригодился для дела...
И, вспомнив тут же слова донесения «гонит австрийцев», обратился к Протазанову:
— Гонит австрийцев в каком же направлении, а? Ведь вот они отступают прямо на запад, а должны бы отступать на юг!
— Это не от Красного отступают, — сказал Протазанов. — Это гораздо левее.
— Разумеется, разумеется, это уж наши их так!.. Передать на батареи, чтобы открыли по ним заградительный огонь!
Не больше как через десять минут доносил и полковник Татаров, что его передовые роты выбивают мадьяр из окопов и берут пленных.
И только после этого донесения посветлело лицо Гильчевского, и он сказал Игнатову:
— Ну вот, это ещё не называется успехом, но, пожалуй, пожалуй, что мы уже толчёмся где-то около него, стучим ему в двери, — дескать: «Отворяй, чёрт тебя дери, на всякий случай!»
Однако сила внушения была всё ещё так велика, что не поддавалась в нём воздействию первых признаков успеха, тем более что он видел вереницы раненых, которые шли по долине реки к своим перевязочным пунктам. Вместе с ранеными уходили, конечно, и трусы, но легко было представить и множество тяжело раненных и убитых перед окопами противника и в самых окопах.
Наконец, дрогнувший вначале враг мог оправиться потом и защищаться так упорно, что даже отданные им окопы могут быть отбиты снова. Хорошим признаком считал он про себя то, что артиллерийский огонь противника как будто слабел, но поделиться с кем-нибудь около себя этим восприятием он пока ещё не решался. Он старался только сохранить спокойный вид, побороть волнение и для этого тоном напускного равнодушия говорил: