Однако начну обо всем по порядку. Разве мог я подумать, что беззаботное существование в нашем имении, расположенном в благословенной солнцем Аквитании неподалеку от маленького городка Эшурньяк, закончится однажды так страшно и трагически? Всему виной эта революция, которая началась как борьба за справедливость, но очень быстро превратилась в торжество террора и кровавую вакханалию. Четырнадцатого сентября одна тысяча семьсот девяносто третьего года все дворяне вроде нашего семейства были объявлены подозрительными, то есть врагами французского народа, и по всей стране без устали заработали гильотины. Направляли процесс разъехавшиеся по провинциям депутаты Конвента, иначе именуемые комиссарами.
А тут кому как повезет. В Нормандии Робер Ленде добился умиротворения без единого убийства, а в Лионе отставной странствующий актер Колло д’Эрбуа и бывший начальник колледжа Жозеф Фуше применяли частые массовые расстрелы, потому что гильотина работала недостаточно быстро. У нас же все было середина на половину, и скорость работы гильотины наших монтаньяров устраивала, но и без дела она у них тоже не простаивала. Отец чувствовал, что за всеми нами однажды тоже придут.
«Они сумасшедшие, – повторял он, меряя шагами комнату и с беспокойством поглядывая в окно, – они просто маньяки. Пока они не утопят всю Францию в крови, они не успокоятся…»
«Анри, неужели ничего нельзя сделать? – с тревогой спрашивала матушка, сидя на диване с маленьким Филиппом на руках. – Уехать, например?»
«А, бесполезно! – махал рукой отец. – Они контролируют все дороги. Если нас поймают, то уж точно казнят, как поймали и казнили короля. А так хоть есть маленькая надежда, что о нас забудут…»
Мать прикусывала губу, чтобы не продолжать этот разговор, всегда вызывавший у нее панику. И мы просто ждали. Ждали неизвестно чего, какой-то определенности, что ли, при небогатой альтернативе «казнят – не казнят». И, самое главное, мы не чувствовали за собой никакой вины, за которую нас стоило бы казнить. Разве может быть человек виновным в том, что он родился дворянином, а не, к примеру, пастухом или земледельцем?
Но этот день, которого мы так боялись, все же настал. Они пришли. Отец увидел их в конце ведущей к нашему дому аллеи. В вечерних сумерках они ехали на лошадях – грозные, уверенные в своей благородной миссии – неумолимо приближаясь к нашему дому. Впереди, на крупном коне восседал их предводитель, подпоясанный трехцветным шарфом депутата Конвента.
Отец замер, вглядываясь, потом смертельно побледнел и, выпрямившись, сказал до жути изменившимся голосом: